Новая повесть В. Вересаева

Токарев, сын бедного почтальона, с ранних лет принужден был пробивать себе дорогу в жизни собственным трудом: собственным трудом воспитывал себя и свою сестру Таню, прошел гимназический курс, побывал в Петербургском университете, в середине девяностых годов всей душой увлекался широко альтруистическими порывами. В начале повести – он уже сломленный жизненной бурей, уже усталый человек. Хотя по-прежнему он мечтает о всечеловеческом счастье, по-прежнему остается убежденным противником всего «филистерского», но безусловная вера в идеалы его юности им уже потеряна, и мало-помалу эгоистические чувства закрадываются в его душу, мало-помалу его «горячее» сердце охлаждается. «Я вижу, – говорит он в минуту откровенности, – что во мне исчезает что-то, исчезает страшно нужное, без чего нельзя жить. Гаснет непосредственное чувство, и его не заменишь ничем. Я начинаю все равнодушнее относиться к природе, люди все больше отгораживаются от меня толстой непроходимой стеной, хочется жить для одного себя»… Он начинает тяготиться временами тем, что он до сих пор – «бездомный и бесприютный» человек. В нем начинают говорить практические и утилитарные наклонности. Он начинает критически относиться к людям, для которых материальных вопросов совершенно не существует. Он негодует. Он негодует, например, на свою сестру, девушку с самыми светлыми и широкими взглядами на жизнь, за ее упорное нежелание задуматься над своим материальным положением, за ее презрительное игнорирование всех домашних, будничных забот. Он начинает считать поведение ее «невыносимым разгильдяйством».

Заботы о личном благосостоянии все больше и больше подчиняют его себе, умеряют пыл его альтруистических стремлений. Он начинает бояться всего, что может ему угрожать, малейшей опасности. После того как любимая им девушка заставила его, поборовши страх, решиться на смелый поступок – войти комнату, где находился бешеный человек, и, рискуя быть задушенным этим больным человеком, насильно дать ему лекарство, Токаревым овладело самое скверное настроение духа. Он предался самым грустным размышлениям.

«Любовь… Любовь, – думал он, – это нечто радостное и спокойное, несущее счастье; любимого человека хочется оградить от всякого горя и опасностей, хочется нежить его и покоить. Между тем тут она заставила его идти с собой к этому бешеному, и впереди она ждет от него, чтобы он шел на всякие опасности. Мало и того, что он теперь бездомен и бесприютен?..»

Его воображению начинают рисоваться такие картины, от которых он еще так недавно отвернулся бы, исполненный негодования, по которые теперь имеют для него притягательную прелесть. Ему представляется следующая мирная идиллия:

«…Жена – красивая, белая и изящная, летом усадьба с развесистыми липами, белою скатертью на обеденном столе и гостями, уезжающими в тарантасах в темноту; зимой – уютный кабинет с латаниями[8], мягким турецким диваном и большим письменным столом. И чтобы все это покрывалось широким общественным делом, которое бы захватило целиком, оправдало жизнь и в то же время не требовало бы слишком больших жертв»…

Он постепенно начинает сходиться с людьми практическими, с ловкими дельцами, уже осуществившими подобную идиллию.

И в то же время как его сердце охлаждается, как становится все толще и толще стена, отгораживающая его от людей, он начинает проповедовать идеал мелкой будничной работы: заявляет, что ненависть к мелкой будничной работе «тяжелым проклятием лежит на всей истории нашей интеллигенции», а с другой стороны – он ударяется в область метафизики, начинает заниматься решением философских проблем, старается «обосновать» мораль метафизически, по способу неокантианцев, «конструирует в себе разные категории долга».

Обратившись, таким образом, в «идеалиста», он, тем не менее, не переоценивает истинного значения идеализма, а в минуту откровенности обнаруживает связь своего идеализма с «охлаждением» своего сердца и ростом своих эгоистических стремлений.

«В душе я горько смеюсь над собой, почему раньше мне ничего подобного не было нужно. Заметили ли вы, что вообще у людей действующих мораль поразительно скудна и убога. А вот когда человек остывает, тут-то и начинаются у него настойчивые мысли о морали, о долге. И чем дольше он остывает, тем возвышеннее становится его мораль и ее обосновка. Долг, долг. Всегда, когда я говорю или думаю о нем, у меня начинает беспокойно копошиться стыд, как будто я собираюсь начать игру с фальшивой колодой карт».

Так исповедуется «усталый» человек.

«Полный банкрот», – говорит про него другой главный герой повести, Сергей Изворов, который, в свою очередь, является человеком «новой формации».