Новая Орда

– Урусов, ты сказал, почтеннейший Омар-хаджи? А их нет, урусов. Есть московиты, новгородцы, заозерцы, хлыновцы, рязанцы – и каждый из них ненавидит другого куда больше, чем нас! Ненавидит и завидует. Мы просто их перессорим, а затем добьем тех, кто останется.

Аксакал, а следом за ним и все остальные, заулыбались.

– А ты мудр, славный Темюр-хан, не по годам мудр! Только надобно все хорошенько продумать.

– За этим я вас всех и позвал.

Они долго совещались, даже пытались спорить, что-то доказывали – неизменным оставался лишь главный посыл: перессорить между собой бывших русских союзников, разбить их войска поодиночке и на плечах отступающих ворваться и в очередной раз опустошить Русь! Чтоб знали урусы свое место. Чтоб помнили хозяйскую плеть.

– Вах, вах, хорошо! – В предвкушении богатой добычи, везиры алчно потирали руки. – Ах, какой у нас мудрый хан!

– Слава великому хану!

– Слава!

Все разошлись далеко за полночь, по велению хана остался лишь верный нукер Айдар – с ним и сели за нарды. Играли, используя вместо столика русскую рабыню, поставив нарды у девушки на спине.

Как всегда, Темюр-хан выиграл, поднялся, довольно почесал под халатом грудь и, почувствовав себя усталым, пнул невольницу в бок:

– Пшла!

Девчонка тут же и убежала, и одежку свою на этот раз не забыла, а нечего было забывать – без нее и явилась, нагой. Как великий хан приказал.

Хан проводил невольницу взглядом и хмыкнул.

– Прикажете ее убить, повелитель? – догадливо ухмыльнулся нукер. – Она ведь все слышала, и хоть и плохо понимает нашу речь, но…

– Да, убей. – Равнодушно отмахнувшись, Темюр-хан вдруг прислушался, его лицо исказилось. – Что это? Слышишь? Как будто кто-то рычит! Собака? Вурдалак?

– Я убью его, кто бы он ни был, великий хан!

Айдар-бек выскочил из покоев, на ходу выхватывая кинжал… И тут же вернулся, едва сдерживая смех:

– Великий хан, это не вурдалак и не собака – это храпит в галерее та слепая сказочница, старуха Гаиде, которую ты не велел пока прогонять!

– А-а-а, старуха! – гулко расхохотался хан. – Ну и храп у нее – на девять богатырей. Слепая, говоришь… – Правитель ненадолго задумался и продолжил: – Вот какая мне пришла мысль: не часто ли мы убиваем, а?

– Не часто, великий хан! Ведь кругом враги, которые только и жаждут…

– А я думаю – часто, – Темюр-хан с сожалением почмокал губами. – И девчонку ту, рабыню, ты не убивай.

– Не у…

– Просто отрежь ей язык и выколи оба глаза. Будут у нас две слепые сказительницы – старая и молодая.

– Как же она сказывать-то будет? – недоуменно развел руками нукер. – Без языка-то?

Хан непонимающе посмотрел на него… и захохотал, и хохотал долго, от души, едва ль не до надрывного кашля!

– А ведь ты прав, мой верный Айдар, какая ж сказительница без языка? Ладно, мы эту деву к чему-нибудь другому пристроим, верно?

– О, мой повелитель, – растроганно произнес Айдар-бек. – Поистине, вы нынче сама доброта!

Стараясь не расплакаться – что толку в слезах, здесь, в Орде, этим никого не разжалобишь? – Мара вбежала в свою каморку под лестницей, в которой даже и ложа-то не было – не помещалось, девушка спала на полу, на циновке. Вот и сейчас невольница улеглась точно так же, как и всегда – на бок, подогнув ноги. И, даже успокоившись, долго не могла уснуть – все думала об услышанном. Напрасно ее считали дурой! Татарскую речь она давно уже понимала прекрасно, только не показывала, да и с кем было говорить по душам? С евнухами или с этими напыщенными гусынями – ханскими женами? Другие рабыни тоже не выказывали – и не вызывали – симпатии, во дворце каждый был за себя, предательство и интриги цвели пышным цветом даже среди слуг, иначе просто не выжить. Вот и Мара ни с кем не сошлась за два года позорного и унизительного рабства, никто не сказал ей ни одного доброго слова… Разве что слепая сказительница – старая Гаиде, так и та днем большей частью спала, похрапывая где-нибудь в закутке. Да, с Гаиде можно было поговорить… нет, не поговорить – послушать. Старуха много чего знала и прекрасно умела рассказывать – недаром когда-то считалась лучшей сказительницей.

Вздохнув, невольница перевернулась на другой бок и вздрогнула, услыхав чьи-то крадущиеся шаги. Словно кто-то замыслил худое и не хотел, чтобы его заметили. Девушка напряглась, привстала: ага, шаги затихли прямо перед завешивающей каморку циновкой. Что хочет эта неведомая ночная тень? Зачем явилась? Закусив губу, Мара сжала кулаки…

– Эй, проснись, дева, – негромко прошептали за циновкой. – Подвинься, говорю тебе, и пусти-ка меня к себе.

– Бабушка Гаиде? – узнав, удивленно промолвила рабыня.

– Тсс!!! – цыкнула старуха, едва уместившись в каморке, и, приложив палец к губам, зашептала: – Тихо, дева, тихо! Вот что скажу тебе: беги, немедленно беги отсюда. Через задний двор, мимо старого птичника – там нет никакой стражи.

– Бежать? – Мара непонимающе моргнула. – А что, в Сарае есть куда бежать?

– Даже если и некуда! Это лучше того, что тебя ждет, – пригвоздила сказительница. – Конечно, если ты хочешь, чтоб тебе выкололи глаза и отрезали язык – пожалуйста, оставайся.