— Он участвовал в демонстрации перед офисом какой-то нефтяной компании, Occidental по-моему. Они с друзьями протестовали против бурения скважин на землях коренных жителей, лесного племени, находившегося на грани вымирания. На них напали военные, избили, посадили в тюрьму. Заметь, они не делали ничего противозаконного, просто стояли у здания с плакатами и пели. — Она посмотрела в окно. — Его держали в тюрьме почти шесть месяцев. Он никогда не рассказывал нам, что там произошло, но он вернулся оттуда другим человеком.
Этот разговор был первым из многих подобных, которые потом мы вели с Паулой. Теперь я знаю, что эти беседы подготовили почву для того, что произошло в дальнейшем. Моя душа страдала, но моим разумом все-таки руководили бумажник и те слабости характера, которые десятилетием раньше, в 1968 году, нащупало УНБ. Заставив меня понять это и совладать с этими слабостями, которые скрывались за моей симпатией к пиратам и вообще к непокорным, Паула помогла мне встать на путь моего спасения.
Время, проведенное в Колумбии, помогло мне не только обдумать свои собственные проблемы, но и осознать различие между прежней американской республикой и новой глобальной империей. Республика давала надежду миру. Она базировалась скорее на моральных и философских устоях, нежели на материалистических. Она строилась на принципах равенства и справедливости для всех. Она была не просто утопической мечтой, но живым, дышащим, благородным организмом, протягивающим руку помощи обездоленным. Она давала надежду и в то же время была силой, с которой нельзя было не считаться; при необходимости она была способна на решительные действия для защиты своих принципов, как это случилось во Второй мировой войне. Те самые институты — крупные корпорации, банки, бюрократические системы, которые представляли угрозу для республики, могли быть использованы во благо — для проведения глубочайших изменений в мире. Эти институты имеют все необходимое для того, чтобы покончить с голодом и болезнями, даже с войнами, если, конечно, убедить их взять этот курс.
Глобальная империя, напротив, это возмездие республике. Она эгоцентрична, служит во благо самой себе, алчна и материалистична; это система, основанная на меркантилизме. Как и все прежние империи, она готова протянуть руки, но только для того, чтобы присвоить ресурсы, схватить все, что можно, и набить свою ненасытную утробу. Она использует любые средства, чтобы ее правители обрели еще большую власть и богатство.
Конечно, по мере осознания этого различия я стал лучше понимать и свою собственную роль. Клодин предупреждала меня; она честно рассказала, что мне придется делать, если я соглашусь работать в MAIN. И все-таки мне потребовались годы работы в таких странах, как Индонезия, Панама, Иран и Колумбия, чтобы понять глубинный смысл происходящего. И, конечно, для этого понадобились терпение, любовь и беседы с такой женщиной, как Паула.
Я был лоялен по отношению к американской республике. Но благодаря новой, изощренной форме империализма мы стремились с помощью финансов сотворить то, чего пытались достичь военными средствами во Вьетнаме. Юго-Восточная Азия дала нам понять, что армии не всесильны; экономисты ответили на это созданием более подходящего плана. Агентства по международной помощи и обслуживающие их частные подрядчики (или, точнее, обслуживаемые ими) научились успешно воплощать этот план.
В разных странах на всех континентах я видел, как люди, работающие на американские корпорации, при этом официально не входя в систему ЭУ, приносили значительно больше вреда, чем заговоры. Как и многие инженеры MAIN, эти сотрудники не осознавали последствий своих действий. Они были убеждены, что потогонные конвейеры, фабрики, производившие обувь или запчасти для американских компаний, помогают бедным выбраться из нищеты, а не порабощают их, делая похожими на крепостных Средневековья или рабов на плантациях Юга. Как и их исторических предшественников, современных рабов заставили поверить, что они счастливее тех несчастных, кому случилось жить на задворках, в черных дырах Европы, в джунглях Африки или на диких землях на краю Америки.
Душевные сомнения — оставаться ли на службе в MAIN или уволиться — переросли в настоящий бунт. Совесть, безусловно, повелевала убраться из MAIN; однако другая часть меня, которую я предпочитал называть «выпускником Школы бизнеса», не была уверена в правильности такого решения. Моя собственная империя расширялась: я все увеличивал число подчиненных, стран и акций в своем инвестиционном портфеле — и собственное эго. К соблазнам, которые предоставляли деньги и образ жизни, к адреналину власти добавлялось предупреждение Клодин: войдя в систему, из нее уже не выйти.
Конечно, у Паулы эти слова вызвали презрительную усмешку:
— Почем ей знать?
Я ответил, что Клодин оказалась во многом права.
— Это было давно. Жизнь меняется. Да и в любом случае, какая разница? Ты живешь в разладе с собой. Что может Клодин или кто бы то ни был сделать хуже этого?