Новая игра

— Геринг, вы должны мне пообещать, Геринг, — повторял хозяин Блонди, — что ни одна бомба англосаксов не упадёт на мой Берлин. Вы должны пообещать мне клятвенно, Геринг!

— Ну конечно, мой фюрер, я обещаю, — соглашался тучный собеседник, покладисто кивал и, невзирая на то что с приходом его фюрера к власти по всей Германии началась борьба с никотином, попыхивал толстенной сигарой — заокеанской, от тех самых англосаксов. — Пока я жив, мой фюрер, Люфтваффе этого не допустит.

Его мундир переливался дорогими металлами и камнями, которые мистически укрепляли налитое нездоровой полнотой тело. Золотым маршальским жезлом, что Геринг держал на коленях, можно было убить быка. В маленьких, глубоко посаженных глазах «наци номер два» светились ум, расчёт и отвага боевого лётчика, собравшего в Первую мировую все высшие фронтовые награды.

— То же самое, Геринг, вы мне говорили совсем недавно насчёт Кёнигсберга. — С силой, так, что в углу вскинулась Блонди, фюрер хлопнул ладонью по столу. — И что же? Запомните, Герман, Берлин — это вам не Кёнигсберг. Запомните, очень хорошо запомните…

Щёточка усов встала дыбом, чёлка упала на глаза, он стал действительно похож на бесноватого ефрейтора, каким его изображали в своей прессе враги. Блонди газет не читала, и внешность хозяина не играла для неё никакой роли. Она знала ему истинную цену. Когда он запирал двери, приглушал свет и начинал думать о страшном, его мысли обретали качество зримых теней. И не просто зримых — они прогибали ткань реальности, придавая ей форму. Через два с половиной года Гитлер будет сутки за сутками проводить в трансе, силясь в одиночку остановить армии, катящиеся с востока. Внешний мир истолкует его постоянное уединение как апатию, слабость и психический распад.

— Да полно вам, Адольф, — сказал Геринг, затянулся и очень по-товарищески подмигнул. — Мы ведь не первый год в одном окопе… Всё будет хорошо.

А сам ощутил, как глубоко внизу живота шевельнулась знакомая боль, память о двух пулях, схваченных в Мюнхене в двадцать третьем году.[108]После провала «Пивного путча» он прятался от полиции и не сразу попал к врачам — плохо залеченные раны успокаивал только морфий. От пристрастия к которому он тоже потом пытался лечиться. В том числе в психиатрических клиниках…

— Да… — Гитлер потёр ладонями щёки. — Да, всякое бывало, мой друг, всякое.

Тут в дверь постучали — вошёл дежурный адъютант:

— Мой фюрер, к вам рейхсфюрер СС Гиммлер.

— Как нельзя более вовремя, — с воодушевлением отозвался Гитлер.