Соник сидел в кафе «Синий ара» и было ясно, что сейчас он расскажет свою историю, точнее, историю своего исчезновения, и Соник рассказал – и про летнюю встречу с Саянге, и про соснуху, и про коленное счастье лошади, и про то, как взял крекеров и пошел в дальний лес, точно зная, что его ждет Саянге, и действительно, встретился со стариком, и тот сказал «молодец, что готовился» – и привел его к ручью, что стекал водопадом со скалы, метров семь высотой скала, – вот отсюда, сказал, мы возьмем воду.
– Ну и мы набрали воды, а потом собирали почки, дед говорит: «Нам надо четыреста», я подумал еще – ох, это что же мы будем у них брать, а дед говорит: «Увидишь». А потом сварил чифирь, и я сделал глоток.
Соник замолчал.
– И что? – спросил Жмых.
– И все, – сказал Соник и снова замолчал.
– Соник, что говорил дед про почки? – осторожно спросила хозяйка кафе, Анна, – что вы у них взяли?
Соник посмотрел на Анну, потом на Владыча, на Оперную Певицу, на Жмыха, на Захарова, на почти трезвого Тома – и ответил:
– Не поверите. Дед просил их отдать нам мировое зло.
– Так и говорил? «эта одна отдаст нам мировое зло, и это одна отдаст нам мировое зло»? – уточнил Захаров, – и так четыреста раз?
– Ну почти. Он их когда варил, то молчал, но я у себя в голове знал, что он их просит отдать зло. Я ждал, что разозлюсь, и что дед разозлится, и мы с ним натворим чего-нибудь. Не знаю даже, что именно. Потом подумал – да ну нет, не за такой херней же он меня сюда звал. Как-то глупо, почек нажравшись, тайгу палить или там не знаю что. И вот когда глоток сделал, то оно не сразу – все, а сначала очень грустно стало мне. Так грустно, что я почти умер там. Дышать не мог, такое горе у меня было. И дед сделал глоток. А потом все прошло, ничего больше не чувствовал, и мы с ним тот чифирь допили, да и пошли. Потом снег начался. Потом дед сказал – ну все, дальше сам, вон там деревня. И я вышел к Тернею. Но мы часа три шли, не больше. Ну, может быть, четыре.
– Это вы день рождения его отмечали? – сочувственно спросил Том.
– Нет, – ответил Соник, – кажется, наоборот. Хотя я точно не уверен.
Помолчали.
– Дааа, – сказал Жмых.
– Вот это дела, – согласился Владыч, – и что теперь?
– Да а что, – сказал Соник, – как жили, так и будем. А то прям мало всякого происходит, можно подумать.
– А старик-то, говоришь, овчаровский? – спросил Захаров.
– Из Косого, – кивнул Соник, – помнишь там дома одинаковые? Вот там его родня вся живет.
Иван Саянге пришел, как обычно, в конце февраля, погладил собак, погладил чьих-то Саянге, затем, не заходя в дом, развернулся и подался прочь со двора.
Соник вышел во двор, чтобы угомонить разлаявшихся собак и увидел за калиткой гостя.
– Заходи, дед, – сказал он, – у меня есть крекеры.
– Это хорошо, – обрадовался Саянге, – я их полюбил.
И еще раз шесть бывал старик в гостях у Соника, и каждый раз нюхал полпачки крекеров, выпивал стакан соснухи на восьми почках – по четыре на брата – и уходил к себе в Косой переулок, а в конце апреля пришел к Сонику в последний раз и сказал, что скоро к нему в гости приедет старший брат-близнец, Иван Саянге, внук шамана.
– А ты? – спросил Соник, – ты ему рад?
– Очень, я его с рождения не видел, – искренне ответил дед, – даже жаль, что и не увижу.
– И, ведь, главное, как две капли воды, и зовут так же, и взгляд, и повадка, и, что самое интересное, меня знает по имени, – рассказывал потом Соник завсегдатаям «Синего Ары», – всей-то разницы, что внук шамана, а тот, значит, каким-то образом не внук. Пришел ко мне, крекеров всю пачку вынюхал, соснухи выдул два стакана, веселый такой старикан, понравился мне. В лес звал. Сам-то он в мае уйдет, а меня летом звал прийти.
– В дальний? – спросил Жмых.
– Ага.
– На день рождения?
– Ну или наоборот.
– Пойдешь?
– За собаками и лошадью присмотрите, если что?
– Спросил, главное. Молодец.
– Тогда пойду, конечно.
Макс Фрай
Берег есть
Майя была рыжая; класса до восьмого ее дразнили, а потом перестали, потому что повзрослели и разглядели наконец, какая она удивительная с этими своими рыжими кудрями, прозрачными голубыми глазами и точеным курносым лицом.