Новая чайная книга

Старик встал с корточек, шагнул за ближайший ствол и растворился в лесу на глазах Соника, который почему-то ничему не удивлялся. Вернулся дед минут через пять, неся в пригоршне то, за чем, видно, и отлучался.

– Вот, – показал он Сонику содержимое ладони, – сейчас будет нам чай.

На ладони старика лежало восемь сосновых почек.

Соник смотрел, как Саянге варит свое варево. Он бросал почки в котелок по одной, помешивал веткой и пояснял:

– Первые две отдадут нам свою силу. Одна сила тебе, другая сила мне. Вторые две отдадут нам свой ум, один ум тебе, другой ум мне. Третьи две отдадут нам свое здоровье, одно здоровье тебе, другое здоровье мне. Четвертые две отдадут нам свое все, одно все тебе, другое все мне.

А потом снял котелок с костра, поставил его на землю, наклонил над кружкой и наполнил ее неожиданно темным, нормального заварочного цвета, варевом:

– Первый глоток гостю.

«Гостю, – отметил про себя Соник, – считает, что я у него гость», – но никак этот момент не прокомментировал, а просто взял кружку и, морщась, отпил из нее карего кипятку.

Внезапно-сладковатый, в меру терпкий, пахнущий хвоей и почему-то грибами напиток Сонику понравился. Он передал кружку деду, тот сделал два глотка и передал кружку Сонику, и так они в очередь пили сосновый чай Саянге до тех пор, пока сначала не опустела кружка, а затем и котелок, а потом Саянге рассказал Сонику, что сейчас лето, а когда настанет конец зимы, он, Саянге, придет в Южнорусское Овчарово, потому что всегда приходит в конце зимы в Южнорусское Овчарово и остается там до начала мая.

– Я тоже в Овчарове живу, – сказал Соник.

– А где же еще, – как будто даже удивился Саянге, – ну, я пошел, дел еще до заката – делать не переделать. И ты домой иди.

– А я и так домой собирался, – сказал Соник, – спасибо за чай.

– Соснуха настоящая вещь, – сказал дед, – что надо, то и отдаст.

– А вы всегда по четыре варите? – поинтересовался вдруг Соник.

– Не всегда. Два раза в год варю по двести. Больше не могу, старый стал. А ты молодой. Придешь один раз хотя бы, поможешь?

– Помогу, – согласился Соник, – а когда?

– А я позову, – ответил Саянге, – ну, пошел я.

Вернувшись домой под вечер и наблюдая за своими ощущениями, Соник вдруг понял, что совершенно не чувствует усталости. «Соснуха настоящая вещь», – сообщил он хромой кобыле, наливая ей воду в поилку. «А вот кстати», – подумал он.

Варил сосновую почку на следующий день с самого утра, долго думал, чему посвящается эта одна, наконец произнес ужасающую галиматью: «эта одна отдаст коленное счастье, одно коленное счастье одной лошади». Вылил едва-едва пожелтевшую соснуху в воду для кобылы, сходил, отнес, накормил, напоил: вот я тебе, лошадь, гомеопатии наварил, пей. Потом накормил собак и ушел в дом работать, и работал до самого вечера, отвлекаясь только на кофе с сигаретой, да и то – в одной руке кофейник, в другой кисть, очень хорошо работалось в тот день, прямо жалко было отвлекаться.

А вечером вышел в сад и увидел, что лошадь ходит всеми четырьмя ногами, – во-первых, именно ходит, а во-вторых, всеми четырьмя, ни одна не поджата.

– Охуеть, – сказал Соник, – спасибо тебе, дед.

И все лето Соник варил соснуху. Сперва из одной почки для коленного счастья лошади, затем из двух – для коленного счастья лашади и ее же лошадиной силы, затем зачем-то прибавил почку лошадиной красоты, и у кобылы за неделю поменялись грива и хвост, сделавшись густыми и шелковистыми, как в рекламе швейцарского шампуня. Себе Соник заваривал почку силы или почку ума, но если с силой действительно происходили заметные вещи, как то, например, однажды, не задумываясь, Соник взял и перенес с места на место двухсотлитровую бочку с дождевой водой, не пролив ни капли – то для контрольной проверки ума не представлялось подходящего случая. Лошадь, между тем, гарцевала в саду, вытаптывая и выедая траву по всей площади, и размахивала волшебным по красоте хвостом.

Исчез Соник осенью, когда уже начались ночные заморозки. Пошел в дальний лес и не вернулся ни в тот день, ни в следующий, ни через два дня, ни через три, а потом его искало МЧС, вооруженное вертолетами, но так и не нашло. Соник вышел сам – уже по снегу, в легкой куртке, на двадцать пятые сутки, но не к Овчарову, а почти к самому Тернею, а это 600 километров на север – и очень удивлялся, что 600 километров такое плевое расстояние, которое он, Соник, промахал меньше чем за половину дня, а когда ему сказали, сколько времени его не было на самом деле, то он сперва не поверил, а затем закрыл лицо руками и спросил из-под ладоней, что теперь с лошадью и собаками. И с лошадью, и с собаками было нормально – Жмых, Владыч и Оперная Певица составили график и кормили Соникову скотину, это понятно; но Соника-то уже все похоронили, и собаки его сперва выли страшно, тоскливо, а потом перестали.