Новая чайная книга

Но бабушка была настоящая, она и в самом деле приехала, и сейчас ходила по Полининому дому, переодевшись из дорожного серого с кружевом суконного пальто в домашнее платье в мелкий горошек, трогая и разглядывая Полинины вещи. Из-за бабушкиного присутствия Полина чувствовала себя страшно неловко, не знала, куда девать руки и особенно – огромный, бессовестно круглый живот.

– Ну, ничего, – в конце концов, сказала бабушка. – Дом как дом, жить можно.

В своих письмах бабушке Полина писала, что из стен сыплется труха, а из подвала пахнет мышами. Если бы Полина знала, что бабушка приедет, она бы, конечно, ничего такого не писала. Она бы тогда вообще ничего не писала. Но откуда, откуда ей было знать?

Полина сбежала сюда, в этот дом с трухой в стенах, мышами в полу, двумя тесными комнатами, крохотной промасленной кухней и лесом, который начинался прямо за забором, специально для того, чтобы никто из ее прежней жизни сюда не добрался. Конечно, в той, прежней Полининой жизни, никто почти ничего и не знал, даже не догадывался. Но Полине было мало этого «почти», ей надо было – совсем. Дура, дура, она же с самого начала понимала, что ничем хорошим это не кончится, она так и писала в письмах к бабушке. Теперь, когда Полина вспомнила о тех письмах, ей захотелось провалиться сквозь пол, прямо в подвал, к мышам.

– Садись, – сказала бабушка, – чай будем пить.

Разложила на кухонном столе вытащенные из коричневого чемодана баранки, достала какое-то варенье, конфеты какие-то. Полина пыталась вспомнить, писала она бабушке о том, что любит к чаю? Кажется, не писала, точно не вспоминалось.

– Рассказывай, – велела бабушка, сунув Полине в руки чашку.

Полина отпила чаю и поняла, что точно не писала бабушке, что и как любит: чай был с сахаром, она такого терпеть не могла.

Бабушка ждала, смотрела на Полину пристально. Под ее взглядом рассказывать было совершенно невозможно. Тогда Полина закрыла глаза и представила лежащий пред ней лист бумаги. Вздохнула и начала:

– Дорогая бабушка…

Давным-давно, в школе, учитель объяснял им, как писать сочинения и вообще всякие тексты. Бывает, говорил учитель, трудно начать. Он говорил: пишите «Дорогая бабушка!» – и дальше все, что угодно, как будто это письмо. Класс хихикал, Полина вместе со всеми. Потом, закончив писать, «дорогую бабушку» полагалось вычеркнуть. Полина забыла, как звали того учителя, забыла его лицо и голос, но «дорогая бабушка» запала в память.

В четырнадцать, может, раньше, ей пришло в голову вести дневник. Влюбилась, наверное, или с подругой поссорилась – она не помнила. Помнила только, что рассказать кому-то, что с ней тогда происходило, было решительно невозможно, а молчать не было сил. И вот тут случилось то, о чем предупреждал учитель: первые строчки никак не шли на бумагу. Выручила «дорогая бабушка». Звучало это, по мнению Полины лучше, чем пошлое «дорогой дневник». Может быть, если бы у Полины была настоящая бабушка, она придумала бы что-нибудь другое. Но никакой бабушки не было – во всяком случае, тогда.

На удивление быстро тетрадка закончилась, и перед Полиной встал вопрос: что делать? Выбрасывать или жечь было невозможно жалко. Хранить страшно: вдруг родители прочтут случайно. Ей показалось, будет забавно отправить как настоящее письмо. Полина выдумала какой-то несуществующий адрес. Проверила: такой улицы действительно не было в их городе, не было даже похожей. И отправила, без обратного адреса, чтобы письмо не вернулось отправителю. Письмо, конечно, не вернулось. И второе не вернулось. И третье.

Дорогая бабушка, писала Полина, Ирка обозвала меня коровой. Сама она корова, я считаю. Дорогая бабушка, сегодня шел дождь, было холодно, и какая-то машина облила меня с ног до головы. Такая досада.

Как-то само собой вышло, что она все время жаловалась. Не то чтобы Полинина жизнь была сплошь несчастной, вовсе нет. Если бы она захотела – могла бы, например, написать про осень которую любила до одурения. Про то, как ей дарили цветы, или про вкуснейшее мороженое, которое продавалось в магазинчике рядом с домом. Не было желания, только и всего. Писала-то она сама себе. Почему бы не пожаловаться, в конце концов. А для того, чтобы делиться хорошим, у Полины были друзья, приятели и прочие знакомые. Полина вообще-то не любила жаловаться на самом деле. И не умела. Только самой себе – или, что одно и то же, придуманной бабушке, которой на самом деле нет.

Кто ж знал, что бабушка вдруг появится и приедет.

– Ну, ничего, – повторяла бабушка.

Взялась за смешное Полинино хозяйство. Укроп посадила какой-то, петрушку. Ходила в магазин за молоком и хлебом. Полина с облегчением оставалась дома. И тяжело было, и не хотелось лишний раз ловить любопытные взгляды на своей бесформенной фигуре. Бабушка оказалась совсем еще не старой. Платье в горошек было ужасно старушечье, конечно, и очень ее портило, но в Полининых вещах бабушка выглядела замечательно, лет сорок пять, не больше.