Non Cursum Perficio (СИ)

…Темнота, на которой прочертил тонкую белую линию меж штор лёдный, азотный свет фонаря над подъездом. Шорохи, запахи, смутное тепло. Мурлычет в ногах свернувшаяся в круглый клубочек, неразличимо полосатая в темноте кошка.

Мир вокруг постепенно заполняется стылыми утренними обязанностями: необходимостью вытягивать сонное тёплое тельце из ракушки одиночества, необходимостью плести мысли и интриги, и врать всем лицом для тех, кому на тебя наплевать. Я лежу тихо и молча, боясь нарушить хрупкое, нежное равновесие последних минут покоя неосторожной мыслью.

-Сао Седар… – как странно, что моё имя умеют правильно произносить только два человека: мой директор и моя любовница. Ксандья изящной змейкой проскальзывает в мои пушистые шесть утра и садится на край постели. Её кошачьи глаза мерцают потаённым пламенем – фосфорное свечение шкалы генератора магнитного поля, холодные искры электрического разряда, сжигающего сердце на каждом вдохе.

-Сао Седар, вечность – лишь край старой газеты в сравнении со временем, что я ждала тебя среди одинаковых дней, – прошептала она с горечью столь неистовой, что я содрогнулся от озноба.

-Я оказалась слаба, как сломанный тюльпан в дни жестоких заморозков. Я плакала и молилась, Сао Седар, и носилась по дорогам пустым конфетным фантиком, и я выплакала и вымолила для нас это утро… Прости меня.

Я лежу, придавленный и распятый своей памятью, словно разметавшая по асфальту мокрые крылышки полуживая бабочка. Длинные коридоры и непонятные загадки, одинокие дети и охота на Сильву, двери, за которыми нет ламп, и Задний Двор, с которого некуда идти, кроме как на рельсы… Нереальная реальность городка под названием Никель и всех тех кошмаров, что вернулись ко мне спустя годы безмятежности и покоя в Антинеле.

Бессмысленно отрицать очевидное и лицемерно полагать всё неправдой.

-Ксандья, ты была так права, пророча мне странные дороги, – я сел в постели, охватив колени руками. Под ногтями засохла кровь, и это меня почему-то ужасно раздражало. – Я запутался в этих километрах коридоров и комнат, в проводах и сетях! Что мне делать, Кса? Продолжить путь по накатанной дороге, с широко закрытыми глазами, и идти, пока асфальт не оборвётся пропастью? Или вломиться в расставленные на меня капканы и силки, поверив несказанным словам того, кто ныне мёртв? Что мне сделать, любовь моя?

-Иди, – сглотнув слёзы, жёстко и чётко ответила Ксандья. – А я буду страховать тебя, покуда держат крылья. Лучше умереть рядом с тобой, чем жить без тебя, Сао Седар. Мне ведомы все следствия, хотя я давно позабыла все причины. Пять и четыре с половиной – у вас есть шанс противостоять силе навязанных вам грехов.

Я молча смотрел на Ксандью, впив ногти в собственные запястья, чтобы не завыть от горечи, отчаяния, предчувствия будущей боли. Тонкий фарфор моего уютного мандаринового мирка, десять лет хранимого за стеклом в серванте Норда, сейчас трескался под напором неумолимой памяти. Норд ушёл, и сервант вынесли из его кабинета, пару раз ударив о стены, ободрав лак, и из распахнутых створок посыпались на пол милые его душе безделушки. Яркий фарфоровый мандарин, стеклянная роза, керамическая кошечка и тряпичная собачонка с курносой мордочкой и подкупающим взглядом серых глаз-пуговок…

Ксандья, шепча что-то бессвязное и утешающее, прижалась ко мне, обвивая теплом тонких рук, целуя ресницы, виски, губы, заворачивая в шёлк своего морского аромата и сладостных прикосновений.

-Я буду твоим бальзамом, твоим новокаином, твоим вторым дыханием, – шептала Ксандья, бережно стирая сочащийся из ран моей души мандариновый сок, – твоим клеем, цементом и краеугольным камнем. Я буду твоим всем, Сао Седар. Верь мне. А я верю тебе. Всегда.

Утро мы провели вдвоём, слушая шум сосен, растревоженных непогодой, и наше невесомое дыхание. Последнее откровение первого месяца весны. Последняя возможность пожить в призраке прежнего мира.

Потом Ксандья, безмолвная и окаменевшая, как сфинкс, исчезла прочь, в готовящийся полдень, оставив меня у зеркала созерцать собственное отражение и не верить тому, кого я вижу.

_*

-…Да. Ты прав, только вот здесь, – я постучал карандашом по план-схеме десятого этажа флигеля, – здесь есть сильный незарегистрированный скол, где-то три или три с половиной герца, но непрогнозируемо нестабильный…

Длинный уставился на меня из-под грязно-русой чёлки со смесью недоверия и восхищения. Потом чихнул и тряхнул головой: