Non Cursum Perficio (СИ)

-Будь ты проклят, Камилло Диксон, – раскалёнными свинцовыми каплями роняет Рыжик слова, не отводя взгляда. В нём – темнота всех новолуний, боль всего нерождённого, ненависть всего страдающего… Этот взгляд способен легко раздавить душу, словно маленькое безвестное насекомое – сочный звук лопающейся под ногтём оболочки и брызги мокрой мякоти.

-Будь ты проклят, Камилло, за ещё одну рану на рваной, исполосованной душе моей, за ещё одну погибшую веру в искренность людскую! Как легко говорить себе – он чужой, поэтому он недостоин быть рядом, делить со мной кров. Как легко и приятно отказываться от собственных клятв, данных мне неоднократно, под этим предлогом, Камилло Диксон!

У Диксона дрожали губы. Он чувствовал себя последней сволочью – и всё равно не мог, не был в силах произнести слова извинения. Мгновенное воспоминание о том прикосновении Рыжика вывернуло ему внутренности – отчего он, Камилло, не накрыл эти тонкие умоляющие пальцы ладонью, отчего не сказал «Да»? Отчего не принёс себя в жертву этому ангелу Тьмы, нырнув в спасительное безмыслие, закрыв глаза? Отчего не пошёл вслед за Рыжиком навстречу своей гибели, отчего трусливо предпочёл сделать больно ему, а не себе? Нет ответов…

-Оставьте его! – метнувшийся от дверей, белый как полотно Садерьер свалил Рыжика на плиточный пол – мелькнули яркие волосы и клетчатая, позаимствованная намедни у Диксона рубашка. Камилло, словно очнувшись, в изумлении обнаружил себя уже начавшим резать себе вены на левой руке – тем самым кухонным ножом, которым он шинковал зелень для омлета.

Дрожа всем телом, Камилло выпустил нож – тот, брякнув, улетел под стол. Зажал рану на запястье посудным полотенцем.

-Позвольте, я наложу повязку, – тяжело дышащий Садерьер промокнул выступившие над верхней губой капельки пота. – Увы, большего для вас я сделать не могу – я должен уехать и увезти с собой его, пока…

Дьен не закончил фразу, кивнув на распластанного на полу Рыжика – он от удара затылком потерял сознание и сейчас безвольно лежал на светлой плитке, раскинув руки.

-А… – Камилло охватила внезапная, совершенно иррациональная жалость к этой несчастной фигурке на полу. Его раздирали кошмарные противоречия. Одна половина Диксона сейчас верещала «немедленно избавься от этой твари и как можно скорее забудь последние полгода». Другая же страстно желала выпихать Садерьера из кухни, чтобы не торчал над душой, и извиниться перед Рыжиком за собственную дурость, пока ещё не поздно. Камилло предпринял ещё одну попытку:

-Но…

-При всём моём уважении, вы ку-ку самаритянин, Камилло, – Садерьер покрутил пальцем у виска и достал из висевшей на стене аптечки пузырёк перекиси. Диксон молча протянул ему замотанное полотенцем запястье. Потом тихо попросил:

-Не надо, Дьен, пожалуйста. Не говорите мне ничего. Я... так к нему привязался. Пусть в моей памяти Рыжик останется именно Рыжиком…

Садерьер кивнул, ловко обрабатывая рану перекисью и бинтуя руку. Впрочем, в его глазах по-прежнему читался укор и что-то типа «ну, я же говорил вам, а вы мне не верили, и вот!».

Рыжик тихо застонал, чуть шевельнувшись, выкарабкиваясь из тёмного беспамятства. Позвал Камилло – и тот, не в силах противиться собственному сердцу, опустился рядом на колени.

-Камилло… – выдох, стон, ногти ломаются о светлую плитку на полу. Рыжик, истерзанный, с перекошенным ртом, с отчаянием в беспросветно чёрных глазах, подползает к Диксону и молча кладёт растрёпанную голову ему на колено. Замирает так, вцепившись в Камиллову протянутую ладонь, на которой скрещиваются две марлевые полоски бинта, выдыхает:

-Камилло, прости меня за это…

И Диксон, кивая в ответ, плачет от раскаяния, – солёные капли искрами в золотисто-рыжих волосах, – готовый умереть (или убить) ради этого выкидыша ночи, отродья безымянной Тьмы…

-Вы… вы что делаете?! – Дьен с безумным взглядом оторвал Рыжика от Камилло, схватив его за запястье и резко вздёрнув на ноги. Вцепился ему в горло, еле сдерживаясь, чтобы не придушить эту тварь. – Как вы смеете?.. Вы что, с ума сошли?!

-Да, – еле шевельнулись губы Рыжика. – Я давно сошёл с ума, Дьен Садерьер. В ту ночь, когда ты воскресил меня из мёртвых, когда сапожной иглой зашил мою душу по собственной выкройке, и каждый стежок был как ещё одна смерть. Я сошёл с ума, когда ты вырвал моё сердце и сказал: ничего, не беспокойтесь, заживёт… Ты до сих пор не понял, Дьен Садерьер – мне нечего терять. Я уже не боюсь никакой боли – я испробовал всё. Я всего лишь хочу…

Он задохнулся, пытаясь вырваться из пальцев Дьена – тот отпустил, и Рыжик, потирая горло, опять сел возле Камилло, накрыв ладонью его перевязанное запястье. Тихо закончил:

-Я просто хочу быть искренне любимым – таким, какой уж есть. Спасибо Диксону и моей судьбе – я всё-таки отважился сделать шаг навстречу из моей темноты.

-Но Камилло ведь… – заикнулся было Садерьер – и поперхнулся, обожженный взглядом серо-голубых глаз Диксона, в которых было невыносимое презрение к Дьену и всем его словам.

-Я пойду с тобой, Рыжик, – сказал Камилло Диксон. – С тобой я пойду куда угодно. Я говорю тебе: «Да!».