Non Cursum Perficio (СИ)

Выговорившись всласть и обеспечив своим слушателям бессонницу и нервный тик, Марика нежно оперлась на крепкое плечо Франсуа и с отвращением огляделась по сторонам. Странно… Злой рыжий мальчишка, каким-то чудом вытащивший её из проклятого лифта, куда-то делся. Маркес опустила ресницы, не понимая, отчего ей так неуютно при мысли об этом злюке. Нет, не может быть, чтобы это был тот самый, из её ужасного прошлого, из проклятых земель…

Не может быть. Не может. Не надо об этом думать. И о доме, которого больше нет. И о…

Я сказала – не надо.

Марика открыла глаза, нервно хихикнула и позволила Франсуа проводить себя до комнаты.

Decadence

Где-то звонил телефон. Далеко-далеко, в лабиринте пустых, сырых комнат с отваливающейся штукатуркой и грязными окнами, почти не пропускающими дневного света. Телефон стоял на стуле у батареи, и тянущийся от розетки длинный чёрный шнур, завиваясь петлями на полу, странным образом складывался в слово «Nevermore». По рассохшимся доскам комками каталась мягкая пыль. За окном скребли по проржавевшей крыше голые ветви тополя, да позвякивала сетчатая ограда, пытавшаяся поймать сырой ветер.

Телефон звонил с невыносимой, рвущей душу настырностью штатного дознавателя из ГБ. В лабиринтах комнат в ответ на этот звон зарождались ещё не сами шаги, но их эхо. Неожиданный сквозняк всколыхнул обрывки обоев, бумажными языками свисавших со стен.

Отпечатки собачьих лап на песке, мёртвые камни заброшенных домов, оборванные провода. Методичное постукивание трамвайных колёс – здесь нет ни рельсов, ни самого трамвая, а оно всё равно слышно. Бурые потёки, засыхающие на железе. Осколки стекла на полу. Древний ветер прошлого. Шаги. Голоса…

Когда дверь в комнату, где звонил телефон, тихо приоткрылась, его окликнули.

-Да, Дьен? – Рыжик с металлическим лязганьем опустил телефонную трубку на рычажки.

Ему не нужно было оборачиваться, чтобы увидеть слегка смущённого Садерьера в белом свитере с вышитым слева алым сердцем. Он и так нервами чуял за своей спиной взмахи крыльев Дьена – его ангела-хранителя с перьями цвета вишни.

-Милорд, этот телефон давно не работает, – Дьен кивнул на беспомощно распластавшийся у их ног, вырванный из розетки провод, похожий на сброшенную змеёй шкурку. Рыжик опустил ресницы, стоя возле старинной медной этажерки с чёрным телефоном, ровесником самого Белла, и не шевелясь. В слабом утреннем свете, еле пробивавшемся сквозь запотевшие окна, он казался бы монохромным снимком, выцветшей чёрно-белой довоенной фотографией, если бы не яркие, золотисто-рыжие волосы.

-Я знаю, Дьен, – тихо прошептал Рыжик. – И поэтому звоню туда, что давно не существует.

-Не надо, милорд, прошу вас, – Садерьер подошёл поближе, накинув Рыжику на плечи его тёплый чёрный палантин с меховой оторочкой. – Я знаю, насколько притягательным может быть упадок. Декаданс. Умирание. Но не давайте затянуть себя в омуты просроченной памяти, забейте ведущие туда двери крепкими досками, новыми гвоздями. Оставьте Некоузье ведьмам, бродячим псам, воронам, фабрикантам и водителям алюминиевых трамваев. Оставьте этот гнилой плод разлагаться дальше – его обманчивая сладость таит в себе смертельный яд. Поверьте мне, я знаю.

-Ты мой второй якорь на отмелях реальности – после Камилло, – Рыжик завернулся в свой палантин, зябко поёжившись. – Ты видишь, Дьен – я чувствую эти проклятые земли даже здесь, в моём Антинеле. Мне нужно меньше… – он задумался, подбирая слова, – меньше сумерек. Ведь в сумерках всё не то, чем кажется.

-Я понимаю. Ложитесь спать, милорд. У вас была ночка не из лёгких, вам нужно отдохнуть.

-Да, Дьен, спасибо. Я пойду. Перелиняю немножко.

Рыжик коротко усмехнулся одними глазами, и ушёл из квартиры и из утра Дьена, продолжая кутаться в свой палантин и чуть вздрагивая от холода. Шлейф из аромата умирающих осенних цветов и дыма летел за ним почти осязаемым лоскутом сумерек. «Найдите десять отличий от прежнего Норда», – тяжело подумал Дьен и коснулся пальцем вышитого на свитере сердца.

====== 18. Малосемейка на Дунаевского ======

/когда-то давно/

...Наблюдать за передвигавшимися по сушилке чьими-то ногами было значительно веселее, чем писать курсач, поэтому Поль Бонита сидел к двери вполоборота, время от времени накорябывая какие-то бессмысленности, и вёл наблюдение.

Часа полтора назад при смелой попытке пожарить мойву Поль успешно сжёг полкило рыбы, чугунную сковороду, прихватку, которой он тушил сковороду, и полотенце, которым он тушил прихватку. Коврик, на котором Поль затаптывал дымящиеся тряпки, слегка обуглился по краям, а кафель на стенах приобрёл элегантно-зловещий антрацитовый блеск. Китайские тапки, в отличие от коврика, достойно вынесли контакт с высокими температурами, так и не сумев загореться, зато развонялись на всю малосемейку. Вынеся тапки проветриваться на балкон холла, Поль распахнул в квартирке оба окна и дверь, дабы обеспечить циркуляцию свежего воздуха в зоне задымления, и сел писать курсач. Но – отвлёкся на ноги и всё никак не мог заставить себя вернуться к линалоолу с пропилен гликолем.