Ноктюрн льда и клавиш

Я распахиваю глаза, возвращаясь из воспоминаний в настоящее. На открытом экране ноутбука по-прежнему проигрывается эпизод из того злосчастного матча, в котором я получил травму. Я смотрел это видео по несколько раз на дню на протяжении последних четырех месяцев. И если потерю крови я давно восполнил, а о ране на шее напоминает лишь шрам, то нога… Проклятый гипс сняли давно, но мне теперь все время кажется, будто мне чего-то не хватает. Последовавшая за этим реабилитация проходит так себе. Я все еще не могу вернуться к полноценным тренировкам, хоть и ежедневно нагружаю ногу различными комплексами ЛФК. Врачи говорят, чтобы я не спешил и не перегружался, иначе будет только хуже. Нужно еще месяц, а то и два, и только потом можно будет задуматься о ежедневных тренировках, постепенно увеличивая нагрузку до максимальной. О полноценном возвращении в большой спорт речи пока не шло. Про попадание в сборную я больше не мечтаю. Контракт с клубом мы расторгли по обоюдному согласию. Тренер сказал: «Вставай на ноги, Назар, а в следующем сезоне посмотрим». В следующем, мать его, сезоне! Я пропущу целый год! Как же все бесит! Бесит! Бесит!

Противный звук – кто-то за стенкой неумело играет на пианино – набирает обороты. Меня уже тошнит от этих звуков. Я переехал в эту квартиру неделю назад и каждый день вынужден слушать эту дрянь. Задрало!

Я выхожу из квартиры и с силой долблю в соседнюю дверь. Пианино умолкает, замок щёлкает, и на пороге появляется…

Глава 2

Назар

Девчонка. С соломенными, чуть в рыжину, косами, концы которых похожи на пушистые беличьи хвосты, с взлохмаченной макушкой, в круглых очках, через которые на меня смотрят огромные глазища.

– Ты пиликаешь целыми днями? – зло спрашиваю я.

– Нет, у меня нет скрипки, – заявляет это чудо.

– На пианино, говорю, ты пиликаешь?

– Пиликают на скрипке, а на пианино играют, – говорит она, скрещивая руки на груди, и смотрит в упор, с вызовом смотрит. – Да, это я разучиваю новые гаммы.

– Ах гаммы! – кривлюсь я. – Так вот, чтобы не пиликала! – рявкаю я. – Задрала.

– Мне нужно тренироваться каждый день. По закону я ничего не нарушаю, ночью или ранним утром не играю, – пожимает она плечами.

– Еще раз услышу – вышвырну твой рояль из окна. Заруби себе на носу, Белка. – И тычу ей в нос пальцем. Он у нее в веснушках. И щеки тоже, но не так чтобы вся кожа усеяна, а будто кто-то просыпал случайно несколько капелек.

– Не пролезет, – усмехается она.

– Что не пролезет? – хмурюсь я. Отвлекся на веснушки – потерял нить разговора.

– Рояль в окно не пролезет. Вообще-то, у меня пианино. Но и оно не пролезет. – Она деловито одним пальцем поправляет очки.

– Топор возьму, разрублю на щепки, тогда пролезет, – хмыкаю я.

– Тебе сразу топор дать или, может, сначала чаю попьем? – вдруг спрашивает она, а я обалдеваю.

– Ты меня на чай приглашаешь? – уточняю я.

– Почему нет. Я как раз собиралась сделать перерыв.

Недолго думая, я соглашаюсь:

– Если сделаешь пару бутеров к чаю, то я не против. Со вчерашнего вечера ничего не жрал.

– Не вопрос, – и открывает шире дверь.

Идет на кухню – я следом. В распахнутую дверь большой комнаты вижу проклятое пианино, которое вот уже сколько дней испытывает мое терпение.

Я останавливаюсь в кухонной арке и, скрестив руки на груди, наблюдаю, как Белка наливает в керамический чайник с цветочками воду и ставит его, щелкая кнопкой.

– Не боишься незнакомых парней в дом приглашать? – иронично спрашиваю я.

– А чего мне бояться? – Она оборачивается и смотрит на меня с неподдельным недоумением.

– Ну, мало ли, может, я придурок какой-нибудь.

– Пойдем.

Она подходит ко мне, и я отодвигаюсь, давая ей дорогу. Ковыляю за ней следом, прихрамывая. Она открывает дверь какой-то комнаты, и первое, что мне бросается в глаза, – шкаф с кучей спортивных кубков.

– У меня коричневый пояс по карате, – хвалится Белка. – Это, чтоб ты знал, второй кю. Кю – это ранг, – тут же объясняет она. – Выше него только темно-коричневый, а потом черный, но там уже даны. Еще я владею самбо и приемами самообороны. Наваляю любому так, что свое имя забудет.

Мне вдруг становится весело.

– Все-все, сдаюсь! – Я поднимаю руки.

– Пошли чай пить.

И мы возвращаемся на кухню.

– Тебя как зовут-то, пианистка? – спрашиваю я, усаживаясь за круглый кухонный стол, накрытый клеенкой, на которой изображены клубничины. Все в этой квартире какое-то радужно-веселое: цветочки, клубнички, конфетки.

– Юля Белкина, – говорит девчонка.

Не зря я ее сразу Белкой прозвал.

– В консерватории небось учишься, Белка? – язвительно спрашиваю я.

Играть-то она реально не умеет. Белка поджимает губы, отводит глаза и вся как-то будто лишается задора, но потом все же говорит:

– Нет… Сейчас нет.

– Неудивительно. Играешь ты фигово, – хмыкаю я и отхлебываю чай.

– Ты просто ничего не понимаешь в музыке, – вздергивает она носик.