Ноктюрн

— А меня вовсе не пугает — погибнуть в бою. Меня пугает... Я не знаю, как тебе объяснить. Меня пугает простая, обыденная смерть.

— Если останемся живы, она рано или поздно доберется и до нас. Что поделаешь — закон природы.

— Но я умру раньше.

— Почему ты вдруг решила?

— Моя мама умерла. Она могла еще долго жить, а вот умерла.

— Отчего она умерла?

— От рака.

— От рака?

— Да. У нее был рак легкого. Сделали операцию, но было уже поздно. И умерла...

— Но при чем тут ты? Какие глупости, Иветта! Спи! Я сердит на тебя и не хочу с тобой разговаривать.

— Не сердись, милый! — ласково сказала Иветта. — Просто я хотела тебе все рассказать, чтобы ты знал... Я боюсь, и у меня в груди рак.

Теперь я не на шутку рассердился.

— Ну с чего ты взяла? Какая чушь!

— Совсем не чушь, дружок, — продолжала Иветта, — у меня одна грудь больше другой. Потому-то я и боюсь...

— Да это так у всех женщин, — пытался я ее уверить.

— У всех? — серьезно переспросила Иветта. — А ты откуда знаешь?

— Знаю. Мне рассказывали, — соврал я.

— Кто тебе рассказывал?

— Знакомый врач.

Иветта как будто поверила.

— Может, он прав. Если бы ты знал, как не хочется умирать! Хочется сделать что-нибудь такое — не для себя, конечно, — для других. Чтобы люди были счастливы... Что-то очень, очень хорошее... Что бы я могла такое сделать, Хорхе, а?

— Мы еще сделаем много хорошего, — утешал я Иветту. — Только выбрось из головы эту чушь. Спи. Видишь, над горами уже брезжит рассвет.

— И тебе пора ложиться, — сказала она, подвинувшись на край перины. — Я нагрела тебе место.

Я поцеловал ее.

— Спи, моя милая! Как только высохнет одежда, я лягу с тобой.

Иветта замолчала, как будто уснула. И кругом все спали. А мне теперь было не до сна. Костюм мой высох, я оделся и, присев на теплый камень у костра, глядел на тлеющие угли. Бедная Иветта! Может, она и в самом деле больна. А чем я могу ей помочь? Ничем. Разве постараться разуверить ее, успокоить? И только эта ночь, одна ночь! Завтра бой. Может, я погибну. Может, погибнет она, вынося с поля боя раненых. Может, останемся живы, но война разлучит нас, и мы больше никогда не увидимся, никогда...

Я подбросил в костер охапку хвороста. Он, как порох, вспыхнул жарким пламенем. Я подошел к Иветте и снял с ее лица одеяло. Она не проснулась. Она спала, плотно сжав губы и откинув назад голову, точно ребенок. Черные пряди волос и четко очерченные брови делали ее лицо совсем бледным. Сколько ей лет? Наверное, немногим больше двадцати — двадцать два, двадцать три. Она мне нравилась не только своей хрупкой красотой, но и каким-то детским простодушием.

Я осторожно откинул край одеяла и улегся рядом, положив свою ладонь на ее теплое плечо. Она пошевелилась во сне, но не проснулась. Очень устала. Мне казалось, ее волосы источают запах миндаля.

На рассвете я отправился в штаб батальона получить винтовку. Вернувшись, я застал Иветту в окружении товарищей.

— Я, наверное, выгляжу ужасно, — сказала она весело.

— Ты выглядишь чудесно! — ответил я.

Товарищи уходили на позиции. Мы с Иветтой простились сдержанно, словно стесняясь вчерашней теплоты и близости. Она дала мне свой адрес.

— Если будешь во Франции и к тому времени не забудешь меня, напиши.

— Иветта! — воскликнул я с укоризной, но больше ничего не сказал, просто спрятал бумажку с адресом в карман. — Мне пора. Товарищи ждут. — Я протянул ей руку. — До свидания!

— До свиданья, Хорхе! Будешь во Франции... напиши!

Растянувшись цепочкой, мы шли соединительным ходом, который за ночь выкопал саперный батальон марокканцев. Бруствер из свежей кроваво-красной глины был совершенно лишен маскировки. Я подумал, что эти окопы послужат прекрасной мишенью для авиации и артиллерии фашистов. На пригорке я выбрался из траншеи и оглянулся. Иветты не было видно. Никого там не было видно. И почему-то вдруг мне вспомнились ее слова: «Дождемся ли утра в этих горах?»

— Дождемся, Иветта! Должны дождаться! — почти крикнул я и, спрыгнув с траншеи, бросился догонять товарищей.

3

После той ночи прошло несколько лет. Все эти годы я провел в концентрационных лагерях и не писал Иветте, боясь причинить ей неприятности. Она благополучно пережила последние битвы за Испанию. Об этом я узнал от врача-болгарина, вместе с которым Иветта перешла французскую границу и затем была интернирована так же, как и я. Но поскольку она была французской подданной, ее вскоре отпустили, и она вернулась к отцу. Отец Иветты был рыбак и жил неподалеку от Марселя в маленьком городе Касси на берегу Средиземного моря. Вот и все, что мне было известно об Иветте. Отправляясь к ней, я понимал, что подвергаю ее опасности, но у меня не было иного выхода: она одна могла мне помочь.