Ночные всадники

Лыков внимательно вчитывался в каждое слово.

«Дано сие полицейским надзирателем 2-й части города Сарапула состоящей в числе проституток крестьянской дочери Вятской губернии Слободского уезда Федосеевской волости и деревни Агафоклии Дмитриевой Угодниковой, 18 лет, на свободный проезд до Нижнего Новгорода и проживания там во время нынешней ярмарки.

Приметы: рост 2 аршина 5 вершков, черные волосы и брови, черные глаза, умеренные нос и рот, умеренный подбородок, чистое лицо. Особых примет нет.

Полицейский надзиратель 2-й части – Малов».

На обороте свидетельства, как и полагалось, была наклеена гербовая марка Нижегородского ярмарочного полицейского управления ценой в 60 копеек. На ней в специальных полях чернилами была вписана дата прописки: 26 мая 1896 года. Марка была проштампована печатью: «27 мая 1896 года в канцелярии Нижегородского полицейского управления явлен и записан под № 1190», и стояла подпись помощника полицмейстера Гурака. Все правильно, никаких подчисток.

Затем Алексей изучил следующий документ. Там было написано:

«Заменительный билет выдан проститутке, крестьянской дочери Агафоклии Дмитриевой Угодниковой, 18 лет, на проживание в Нижнем Новгороде по 10 число сентября 1896 года, взамен подлинного ее вида, выданного ей от пристава 3-й участка Тверской части города Москвы 4 мая 1896 года, за № 700, каковой хранится в канцелярии г. Полицмейстера. По получении настоящего билета она обязана предъявить его тот час местному приставу или его помощнику. Гербовый сбор уплачен». Подпись, печать.

Бумаги не вызвали у сыщика никаких подозрений – он перевидал таких сотни. Не было в них и подсказок. Разве что за каким-то чертом девка ехала из Москвы в Нижний через Сарапул. Ну да кто их там поймет, слабых на передок…

Наконец дошла очередь до «желтого билета». Правда, в Нижнем Новгороде они были синего цвета. Назывались просто: «Смотровая книжка проститутки». Сверху стоял штамп: «Врачебно-санитарный осмотр. 2-й санитарный участок. Александровская слобода». Затем шли номер книжки, имя и адрес девицы: Елизаветинская улица, дом Щавельской, у содержательницы Щавельской. И отметки о прохождении осмотра – раз в три-четыре дня. На обороте были напечатаны «Правила для публичных женщин» из шести пунктов: дозволяется жить на квартирах отнюдь не более чем по одной, нельзя жить в трактирных заведениях и прочее.

Лыков конфисковал бумаги, а вещи оставил. Пусть девочки разделят их между собой в память о товарке. Как раз освободилась Матильда (личная почетная гражданка Анна Тюкалова). Первым делом гулящая схватила шаль со стеклярусом и лишь потом принялась рассказывать. Сообщила она немногое. Фекла сначала важничала: ей льстило внимание потомственного дворянина. И деньги тоже нравились! Потом стала понимать, что добром его загулы не кончатся. Следом наступил прямо-таки страх: девушка говорила, что «он» не простит, что надо бежать. А как исчез кредитный, она совсем перестала спать, боялась. Кто такой «он», Матильда-Анна не знала.

Надворный советник уехал задумчивый. Загадочный «он», который отомстит растратчику Лугвеневу. Похоже, старший билетер понимал, что творит, и кого-то сильно опасался. Может быть, это Савич? Но коллежский советник мало походил на злодея. И потом, что он может сделать? Ну, рассчитает с позором. И все. Нет, вор чуял смертельную опасность, и этот страх передался его подружке.

В сыскном отделении Лыков поймал Прозорова и спросил:

– Что там с ревизией на выставке?

– Ковыряемся потихоньку, – ответил коллежский регистратор. – Но запутанно. Черт ногу сломит! Сбежали-то все билетеры первой смены.

– Понятно. В первую смену сборы больше.

– Точно так. На выставку, вы помните, три входа. Главный, а еще с Оки и с железной дороги. В каждом по десять турникетов со смотрителями. И сидит сбоку в особой будке билетер, торгует билетами. Он копит выручку и два раза в день относит ее старшему, Лугвеневу то есть. Вместе с билетами, которые отбирает у смотрителей. Похоже, составилась целая шайка, в которую поступили эти четверо. Лугвенев атаман. Вот они и крутили выручку как хотели.

– А как же они счетчики обманывали? Ведь хищение сразу же бросилось бы в глаза!

– Кто его знает? Как-то наловчились.

– И что Илья Никитич?

– Горюет. Друг детства очень его подставил перед начальством. Тимирязев рвет и мечет. До конца выставки никто Савича, конечно, не тронет. Коней на переправе не меняют. Но после припомнят. Чином и орденом уж точно обойдут. И еще легко отделается, если только этим.

– Кажется, убийство проститутки связано с билетным аферизмом, – сообщил свою догадку Алексей. – Она сильно опасалась мести. От кого? Кто-то достаточно страшный следил за Лугвеневым и, возможно, им руководил. Кто это мог быть? Есть сейчас в Нижнем Новгороде влиятельный уголовный?

– Есть, – нехотя подтвердил Прозоров. – Купец второй гильдии Голяшкин. Его еще называют ночным комендантом ярмарки. И хозяином Кунавине тоже.

Никак не мог он пропустить, чтобы такие деньги мимо шли. Вот знал я, знал, что без него тут не обойдется!