Ночные всадники

– Ваше высокоблагородие, Яшку мы не убивали. Святой крест! Антоха хотел, да. Все собирался, грозил. А второго дня встретился нам знакомый из резерва и сказал про Одежкина. Кончили-де его. Антоха даже осерчал: вот, мол, не успел наказать доносчика, без него решили. И нажрался с досады.

– Почему же Рябзин тогда застрелился?

– Полагаю, с пьяных глаз.

Таким вышло это удивительное задержание. Лыков провел их – не счесть, но впервые ему ничего не пришлось делать. Нашлись другие смельчаки, не хуже него. Пуля надорвала околоточному надзирателю погон, и он заставил Мацилиониса его пришить. И лишь после этого отправил в часть…

Расставаясь с Германом, сыщик спросил:

– Как же ты не боишься? Пришел вместе с полицией арестовывать… Деловые узнают, они тебе не простят.

Тот махнул рукой:

– Вот еще! «Красного»[16] я действительно никогда не посмею заарестовать. За такое шкуру снимут! А тут бывшие городовые. Это же не люди! Хуже нету матерьяла. За них мне ничего не случится, кроме награды от господина полицмейстера.

Утром следующего дня снова состоялось совещание, на этот раз у Яковлева. К этому времени уже было установлено, что Рябзин и Мацилионис к убийстве непричастны. У них оказалось алиби. Вечером 17 июля оба сидели на ярмарочной гауптвахте, арестованные за пьяную драку. На другой день их, правда, отпустили – знакомые сторожа за два штофа водки. Когда начальство узнало об этом, разразился скандал. Смотритель гауптвахты, не имеющий чина дворянин Скуриди, был уволен с должности, сторожей самих посадили под арест.

Сняли подозрение и с мастеровых. Фон Бригген разыскал плотничью артель. Мужики покаялись, что накричали тогда сгоряча на постового. Выпили перед этим, вот и осмелели… Но потом взяли подряд в селе Высокове, строят там почтовую контору. С тех пор в городе и не были. Кто хошь подтвердит.

Дознание опять зашло в тупик. Местные деятели смотрели с надеждой на петербуржца. Где теперь искать? Но у того никаких идей не было. И он вызвался помочь сыскному отделению разобраться со смертью проститутки. Глядишь, пока ловят другого злодея, что-то случится. Вскроются новые факты, появятся иные версии… Яковлев понял, что ничего больше от столичного командированного не добиться, и махнул рукой. Делайте что хотите!

Лыков поехал в Кунавино. Там сложился целый «веселый городок». Вообще, в Нижнем два центра проституции. Один издавна завелся на ярмарке. Самокатская площадь дала приют шестнадцати публичным домам, Азиатский переулок – еще семи. Особняком стоял знаменитый дом Муратова, в котором помещалось сразу пять борделей. Хозяйки заведений – почтенные бендерши: Прянишникова, Юсина, Корчагина, Андреянова, Ерганова, Гофман… Своим ремеслом они занимались десятки лет. Лыков по прежней своей службе в нижегородской сыскной полиции хорошо знал их всех. Ярмарочная проституция была «сезонной» – в сентябре девушки разъезжались по домам.

Второй центр образовался в Кунавине. Улицы Елизаветинская и Александровская сплошь уставлены публичным домами. Тут уже разврат гнездился круглый год. Когда затихала ярмарка, часть проституток тоже уезжала: в Москву, в Петербург. Но костяк оставался и обслуживал нижегородцев и приезжих. Близость вокзала, Катыз, Гордеевки привлекала в Кунавино темный элемент. Полиция поэтому старалась держать местность под наблюдением. Большинство «тетенек» являлись негласными осведомителями. Откажешься помогать полиции – мигом лишишься промыслового свидетельства. Пристав всегда найдет, к чему прицепиться.

Рахиль Эльбовна Щавинская была среди кунавинских бендерш предводительницей. Она содержала крупнейший бордель с 34 девушками – на две больше, чем у главной конкурентки Кулейн. Самое же важное, что заведение помещалось в собственном доме Щавинской. Тогда как другие снимали помещения и платили за них большие деньги. Дом был настолько вместительным, что еще оставалось место. И Рахиль Эльбовна отдавала его Киселевой (26 девушек) и Гольштейн (7 девушек).

К этой почтенной женщине и явился Лыков. Та встретила его радостным восклицаниями:

– Алексей Николаевич! Сколько лет, сколько зим! А вы возмужали, возмужали… Уехали от нас почти что юноша, а теперь вот другое дело. Ну что, дамы стали наконец на вас заглядываться?

– Отбою нет, Рахиль Эльбовна!

– Вот! Я же вам говорила, помните?

– Помню. Все вышло, как вы предрекали. Чаем угостите?

В таком духе их беседа продолжалась еще минут десять. Лыкову было приятно сидеть у своей старой клиентки, где он в молодые годы написал не один протокол. Собеседники выпили чаю, вспомнили Павла Афанасьевича, перемыли косточки нынешнему полицейском начальству. Потом Щавинская отставила чашку и сказал:

– Вы ведь по поводу Угодниковой? Я велела собрать ее вещи и документы. Пойдемте провожу…

Встала, шагнула, и сделалось заметно, что бендерша сильно постарела за эти годы.

Они пришли в крохотную комнату с одним окном. На койке лежал скарб. Алексей осмотрел его: все дорогие вещи. Шаль со стеклярусом, пальто из хорошего драпа, три платья.

– Ого! Имела богатых поклонников?