«Ночной человек»

Дело в том, что Миусов не был храбр. Назначенный в роту из запасной части, он первое время непрерывно и остро переживал страх смерти. Ни безукоризненное знание устава, ни значок отличника боевой подготовки не спасали его от приступов страшного уныния, которое каждую минуту готово было сковать его волю.

Но в маленьком теле старшины жило непреодолимое упорство. Он боялся смерти, однако во много раз больше боялся проявить этот страх, оказаться трусом. Он сознательно испытывал и воспитывал себя, стараясь под огнем не делать лишних движений и не поддаваться гнетущему чувству тоски. Как завидовал он подчас беспечной удали Канева, взвинченному подъему храбреца Ходжаева или непонятному спокойствию Засухина! И в конце концов Миусов достиг своего. Боевым качествам товарищей он смог противопоставить спокойную, невозмутимую деловитость.

Сегодня, собрав точно в положенный час солдат, пришедших с пополнением, и весь свободный состав роты в хорошо замаскированном уголке леса, Миусов развернул свежий номер армейской газеты и приступил к выполнению возложенных на него обязанностей агитатора.

Читал он излишне быстро и, что еще хуже, невыразительно: от этого чтение его сливалось в равномерное, убаюкивающее журчание.

Кончая ту или другую заметку, Миусов обычно делал остановку и спрашивал:

— Все понятно?

— Понятно…

Отвечали правильно, потому что действительно каждое отдельное слово можно было понять, но слова в чтении Миусова так походили одно на другое, что казалось, будто он без устали повторяет одно и то же.

Закончив чтение материалов, отмеченных красным карандашом, Миусов посмотрел на часы и, убедившись, что сумел сэкономить несколько минут, стал разыскивать, что бы прочесть еще.

— Сейчас прочитаю вам заметку «Подвиг разведчика Дербанова».

В заметке этой рассказывалось о том, как, пробравшись в расположение неприятеля, сержант Дербанов встретил трех немецких минеров и, убив двух, захватил в плен третьего.

Заметка была написана пространно: помимо рассказа о действиях разведчика в ней немало места было уделено описанию природы, что, по мнению Миусова, делало ее особенно ценной в смысле передачи опыта.

«Стояла туманная и пасмурная ночь, — читал Миусов, — когда разведчик Дербанов, миновав пост нашего боевого охранения, углубился в расположение противника…»

Читая, Миусов поглядывал на Засухина. Тот лежал во весь рост на животе и внимательно рассматривал ползущего по траве червяка. У Миусова создалось впечатление, что старший сержант не интересуется чтением. Он приостановился.

— Старший сержант Засухин, я читаю об опыте разведки. Вам это должно быть особенно интересно.

— Я слушаю, товарищ старшина.

Закончив чтение, Миусов снова повернулся к Засухину.

— Вот, товарищи, хотелось бы, чтобы, так сказать, в порядке обмена боевым опытом старший сержант, орденоносец товарищ Засухин рассказал, как он понимает данный случай и какое имеет о нем суждение.

Засухин поднялся.

— Вы слышали заметку?

— Слышал.

— И что можете сказать?

Засухин помолчал, потом осмотрел всех и сказал:

— Случай понятный и интересный, только опыта здесь нету…

— А мастерство разведчика?

— Какое же здесь мастерство, когда сначала туман был, а затем, в самую нужную минуту, луна осветила? Выходит так, что не было бы луны, значит, и подвига не было бы?..

Миусов обдумал возражение и строго отчеканил:

— Туман был сначала, а потом он рассеялся и действительно луна засияла. Значит, здесь имеется полная перемена обстановки. Мастерство сержанта Дербанова в том и заключается, что он эту перемену использовал. Так ведь?

Засухин ответил с явным усилием, видимо стремясь высказать свою мысль как можно короче:

— Так… использовал! А чего бы он использовал, если бы луна не глянула? Да и фрицы-то ему, видать, легкие попались.

— Легкие фрицы?

— Ну, иначе сказать, не упорные… Персоны-то у людей разные.

Миусов растерялся. Сама терминология разведчика, делившего врагов на «легких» и «тяжелых», шла вразрез с его представлением о неприятельской армии, состоявшей как бы из стандартных, совершенно одинаковых единиц. Но отказаться от начатой беседы было уже невозможно — слишком большой интерес в солдатах возбудили брошенные Засухиным слова. Да и снайпер Ходжаев подогрел его репликой:

— Старший сержант правильно говорит: совсем разный фриц бывает. Один сам на мушку идет, другой мимо смотрит, шибко хитер бывает…

— Что вы называете «легким» фрицем? — обратился к Засухину Миусов.

— Ясно: персона, говорю, у людей разная.

— Но все-таки?

— Объяснить трудно… Ну вот, допустим, ночь… И встречаемся мы с вами, и я вроде — я, а вы вроде — фриц. Друг друга не знаем, но один на другого в бой идем. И тут что выходит? Каждый на себя надеется. Я на себя, а фриц, ежели он тяжелый, тоже на себя надеется. Тут уж насмерть бой… Ну, а коли легкий, он на себя не надеется и поддается… Я не говорю, что обстановка значения не имеет. Тут, понятно, и местность, и снаряжение — все в расчет идет, но только главное — решимость… Объяснить словами — скоро не объяснишь, но только сразу действовать надо. Вот, скажем, я на вас иду…