Ночь в Кэмп Дэвиде

— Позвольте мне сосредоточиться, Джим, я хочу вспомнить всё с самого начала. Как-то ночью в октябре прошлого года президент поднял меня с постели и приказал срочно явиться в Белый дом. Он сказал, что ему надо меня видеть сию же минуту. Я, конечно, решил, что где-то начались военные действия. Он принял меня в овальной гостиной справа от его спальни на втором этаже, в той части дома, где он живёт со своей семьёй. Как и в случае с вами, он выключил единственную лампу. Ночь была безлунная, и мы сидели с ним в полной темноте. Только за железным забором около южного входа горели уличные фонари, да ещё красные лампочки на вершине памятника Вашингтону.

Это был самый странный разговор за всё моё пребывание в Вашингтоне. Президент приступил к тому, что его волновало, не теряя ни минуты. Он забегал по комнате и заговорил так быстро, что я с трудом разобрался, о чём речь.

Оказалось, что ярость его направлена против Картера Урея. Он кричал, что Урей правит Центральным разведывательным управлением как самостоятельной империей, что он не соблюдает дисциплины, не подчиняется распоряжениям президента и даже пытается проводить самостоятельную внешнюю политику. Когда он на мгновение остановился, чтоб перевести дух, я спросил его, почему он в таком случае не уволит Урея. Он ответил, что не может этого сделать по причинам политического характера. У этого Урея слишком много друзей в Капитолии. Он ублажает конгрессменов своими частными обедами и обычаем выкладывать секретную информацию, играя им на руку. Он кричал, что Урей помешался на власти и хочет выжить из Белого дома его, Холленбаха, — главу правительства.

— Боже милосердный, — прервал его Джим, — да Урей начисто лишён всякого политического честолюбия. Он ненавидит Вашингтон. Он сам мне говорил по секрету, что только о том и мечтает, как бы поскорее уйти в отставку и вернуться к себе, в Канзас-сити.

— Совершенно верно, Джим. Вот поэтому обвинение президента и показалось мне таким невероятным. Если вы спросите меня, то я скажу, что Урей самоотверженно продан своему делу и лишён какого бы то ни было честолюбия. Но унять президента было невозможно. Я не согласился с ним и пытался защитить Урея, но он и слушать ничего не хотел. Он продолжал изливать потоки ярости — и всё это в совершенной темноте. Наконец я спросил его напрямик: чего он от меня хочет? Он сказал, что хочет, чтобы министр обороны взял под свой контроль всю деятельность Центрального разведывательного управления, и что он вручит мне директиву, которая даст мне власть над Уреем. Я ответил, что это бессмысленно, что я совершенно некомпетентен и что Конгресс никогда на это не пойдёт. Тогда он мне сказал — и вы бы видели его бешенство, — что плевать он хотел на Конгресс, он издаст секретную директиву. Никто даже знать не будет об этом, даже сам Урей, никто, кроме меня и самого президента.

— Господи, да ведь это же безумие, мистер президент, — говорю я ему и вижу, что он при этих словах остановился возле своего стола как вкопанный. В темноте я услышал его прерывистое дыхание и разглядел, что рука его сжимает какой-то предмет на письменном столе.

— Слушайте, Карпер, — говорит он мне таким голосом, что меня прямо мороз продрал по коже, — так вы значит тоже из этой шайки, тоже хотите меня уничтожить?

Я ничего не ответил. Он поднял предмет, который держал в руке — я разглядел, что это была чернильница — и замахнулся. Тогда я шагнул к нему и сжал его за локти — вы ведь знаете, я довольно сильный — сжал очень твёрдо, но со всей возможной вежливостью. — Ну-ка, мистер президент, — говорю я ему, — поставьте её на место.

С минуту он стоял в страшном напряжении, а потом словно вдруг обмяк. Тогда я его отпустил, и он поставил чернильницу на стол. Потом тяжело упал в кресло и долго молчал. Нечего и говорить, что весь ковёр оказался залит чернилами.

Когда он снова заговорил, голос его был очень спокоен. Он сказал, что нам обоим не мешает как следует выспаться и обмозговать эту проблему после, так как утро вечера мудреней.

На следующее утро он позвонил мне около девяти, как раз когда я уже собирался ехать в Пентагон. Он говорил бодро, своим обычным властным голосом. Просил меня забыть обо всём, что было сказано ночью, что он был очень расстроен и наговорил много лишнего. Попросил меня никогда не вспоминать об этом и сказал, что сам урегулирует свои отношения с Уреем. И извинился за то, что всё так преувеличил. Урей, в общем, неплохой малый, ему просто надо научиться работать в контакте с другими, или что-то в этом роде. Словом, он был оживлённый и весёлый, как белка.