Ночь молодого месяца

— Какое? — грациозно удивилась пенорожденная, а викинг подмигнул генеральному с видом полного понимания.

— Сент-Этьен. Человек, вообразивший себя богом. Позволивший себе играть с человеческой личностью: воскрешать, перезаписывать, удваивать. Так или иначе, Сент-Этьен подлежал ведению прокуратуры, ибо нарушил этику опытов. Но случай распорядился иначе. Бог наказан потерей тела…

Ох, как они хотели узнать, о чем думает сейчас Николай Николаевич! Но генеральный не спешил высказываться. Пусть, пусть сами придут к нужным выводам…

Один только викинг, Координатор колонии на далекой и опасной планете, относившийся к землянам, как пропахший порохом фронтовик к штабным чистоплюям, уже определил свою позицию.

Огладив огненную бороду, он решительно пробасил:

— Ха, всемогущий! Да он никто, помимо своего профессионализма! Как назвать человека, позволившего загнать в подвал собственное «я»? Позволившего захватчику даже отнять внешность, заменить ее каким-то шаржем? Абсолютное ничтожество!

Правда, подумал Николай Николаевич. А вот вам еще один бог — Сальваторе Войцеховский. Он может построить не только косулю, вымершую четыреста лет назад. Когда-то Сальваторе вылепил бронтозавра, ныне приносящего урон пальмовым лесам Флориды. В другой раз — гиппогрифа, доселе жившего только в фантазии поэтов. Он много лет собирает очередное существо, как невообразимую головоломку. Сутки напролет склеивает в микропространстве атом за атомом какую-нибудь хромосому или нервное волокно. И в то же время чуть не падает в обморок при виде крови, рыдает, его надо приводить в чувство внушением. Вот сидит, уткнувшись лицом в колени, у копыт чужого коня…

Конечно, не для каждого приемлем путь Виолы Мгеладзе, нестареющей, практически бессмертной амазонки, киборга с полностью перестроенным организмом. Но уж наверняка недостоин почтения другой полюс…

Вопреки мрачным прогнозам ни изобилие, ни всеобщая кибернетизация не сделали нас вырождающимися потребителями. Мы — человечество творцов. Есть другая опасность…

— Настоящая опасность, — уже не говорил, а трубил викинг, — утрата мужества. Атрофия выносливости и воли. Пусть даже у малой части. Когда-то с изменений в одной клетке начинались злокачественные опухоли!

— Что вы предлагаете? — спросили с одного конца поляны.

— Снова воевать? — насмешливо откликнулись с другого. — Есть мясо убитых животных? Поощрять драчливых детей, вернуть в мир конкуренцию?

Викинг опустил голову. Его левый кулак непроизвольно сжался. Лихому колонисту очень хотелось сказать «да», но он молчал, боясь попасть впросак. Все вокруг слышали, сколько «за» и «против» клубится в сознании викинга. Николай Николаевич поспешил на помощь.

— Крайности, крайности, — сказал он ворчливым тоном. — Когда мы уже избавимся от крайних взглядов? Не в них истина… Делать человека полностью зависимым от машины или возобновлять жестокую борьбу за существование одинаково бессмысленно. Первое окончательно лишит нас защитных свойств. Второе обесценит все жертвы предыдущих поколений.

— И все-таки, — мелодично заговорила Линда, — вы не сможете не согласиться, если я скажу, что появление этого… сержанта не только символично, но и в чем-то нам всем полезно!

— Не смогу, — учтиво и чуть лукаво улыбнулся прокурор.

Привычным волевым усилием Николай Николаевич нарисовал себе некую вещую совокупную картину страстей Джона Вэси. Жаркая, пыльная рыже-зеленая листва; привкус крови; рифленая, скользкая рукоять в судорожном кулаке. Кичливое упоение собственными мышцами; упоение дразнящей популярностью сорвиголовы, славой опасного парня, упоение, заставляющее встревать в любую кабацкую потасовку, топтать или быть затоптанным, но не отступать, лишь бы не утихли страх и восторг окружающих. Упоительная ненависть ко всему интеллигентному, рассуждающему; к человеку, который осмелился читать книгу, сидя рядом в автобусе. Упоительное презрение ко всем «телячьим нежностям», к словам и прикосновениям женщин. Упоение собой, своей мужской исключительностью. Мускульный саркофаг, в котором корчится, не желая умирать, ласковый мальчик Джонни, счастливый владелец губной гармоники и голубятни, обожающий засыпать под плеск материнской стирки.

Хорошо. А кто такой Сент-Этьен?

Вэси дал точную характеристику: смурной, лишенный способности сопротивляться насилию. Не помогла даже воля, выкованная неустанной тренировкой. Волей управляют сильные желания. Первобытный нахрап помог сержанту Вэси узурпировать мозг Сент-Этьена.

Увы, не столь уж мало таких, как этот моделист, — изнеженных и рафинированных более, чем фарфоровые маркизы, ловившие китайских рыбок в прудах Версаля. В отличие от бездельников-маркизов, вечно занятых лишь птичьим флиртом, наши «смурные» знать не хотят ничего, кроме своей работы, но работы, подобной утонченнейшему флирту. Достижение цели намеренно откладывается: гурман, подобно бабочке, обшаривает хоботком любопытства изгибы цветка впечатлений.