НЛП для родителей. 11 законов эффективного воспитания подростка

Однажды в приватной беседе она сказала моей классной, как слышала, что я с какими-то девчонками-школьницами обсуждала убогие туалеты нашей русички: мол, смеялись мы ехидно, подсчитывая дырочки на ее кофтах. Это был удар ниже пояса. Меткий, отточенный. Тамара Васильевна тут же в слезах позвонила моей матери:

– Вы представляете, она смеялась, с девочками. Боже, как это грязно. А я… Я так ее любила… Она же – надежда класса, такой одухотворенный ребенок, лапочка, и тут… Вы же знаете, какое у меня тяжелое положение. Ребенок болеет, кооператив нужно строить. Тут не до платьев новых… А она… Мне так больно было все это слышать…

– Ну, что Вы, Тамара Васильевна, успокойтесь. Разве ребенок мог обсуждать ваши туалеты? Это нелепое недоразумение. Я понимаю, разговоры о мальчиках, о собственных нарядах, в конце концов. Но про одежду учителей они не говорят – это уж точно. По крайней мере, моя дочь этим совсем не озабочена, я ручаюсь, – оправдывалась моя мама.

* * *

Как бы там ни было, отношения с классной у меня испортились. Каждый раз, когда она видела меня, то вспоминала этот неприятный шепот англичанки, потом свои слезы в телефонную трубку в разговоре с моей матерью. «Какой стыд», – думала Тамара Васильевна. И ей уже было неважно, обсуждала я ее одежду с девчонками или нет. Но неприятный осадок остался. Он витал над моими тетрадками, сочинениями и диктантами, над моей партой и классными часами. Он поселился даже в ее платяном шкафу с одеждой.

Англичанка добилась своего. Она поставила жирную точку.

* * *

Я захлебнулась от возмущения, когда мама робко спросила меня, не обсуждали ли мы с девочками Тамару Васильевну, ее внешность, одежду.

– Мама, она – не женщина для меня, а педагог, училка. Мне глубоко фиолетово, какие она носит шмотки, потому что они никакие.

– Ну вот, – жалобно заныла мама.

– Никаких «ну вот»! Я НЕ СПЛЕТНИЧАЛА насчет русички. Мне не до нее, – отрезала я и подумала: «Ну все, ты подписала себе смертный приговор». Мысли мои напрямую касались англичанки.

Столкновения-незамечания продолжались. Только теперь я знала, что когда-нибудь у нас должен будет состояться разговор. Нужно было просто выбрать время и спровоцировать ее на первую реплику. Ведь я сама не могла первой заговорить с призраком.

Свой монолог я написала на бумажке, думая о том, что он должен быть коротким и емким. Каждая фраза – афоризм, да такой, чтобы бил по щекам, наотмашь. Отрепетировала перед зеркалом. Вычеркнула лишние слова. Монолог получился ядреным. Учила наизусть. Снова репетировала. И ждала, ждала подходящего момента, приближая его каждым столкновением в коридоре, каждым «нездорованьем», каждым надрывно-заливистым приступом смеха в ее присутствии.

Англичанка не клевала. Так прошло два года. Я переписывала свой монолог, снова учила его, снова репетировала. Я знала, что мой час придет.

* * *

Мой отец был военным. Служить в провинциальном Пинске он не хотел. И уже много лет добивался своего перевода в столицу. И вот удача улыбнулась ему, когда я училась в седьмом классе. Закончилась третья четверть, наступили весенние каникулы. Родители паковали вещи, забрали мои документы из школы… Наше дружное семейство радостно готовилось к переезду в столицу.

В последнюю неделю все словно сдвинулось с мертвой точки. Или это я сорвалась с катушек? Хотелось все успеть, все попробовать. Первая дискотека, после которой Сережка Ярошевич вызвался меня проводить. Первый поцелуй с этим самым Сережкой. Долгий… В щеку…

Прогулки допоздна с моими любимыми подружками, разговоры о нашем, о девичьем.

Однажды, прогуливаясь с Олькой вокруг дома, я вдруг увидела англичанку, которая шла нам навстречу. Я сильно сжала Олькину руку и сказала:

– Не бойся, главное – не сворачивай с тротуара. Сейчас мы должны звонко-звонко, весело-весело смеяться ей в лицо. Постараемся пройти сквозь нее, как будто ее просто нет. Это легко.

– Зачем? – Олька испуганно попятилась, но я крепко ее держала.

– Она не вынесет нашего смеха. Я это знаю…

– И что?

– Увидишь.

– Тебе хорошо экспериментировать: ты потом уедешь, а мне в этой школе еще учиться, – ныла Олька.

– Не дрейфь. Ей до тебя дела нет. Ей мой смех не вынести.

И я засмеялась, Олька, кажется, тоже. Мы прошли сквозь Дементьеву, несмотря на то, что даже не задели ее, она сама уступила нам дорогу. На мгновение мне показалось, что все кончено: я уеду, и мы просто больше никогда не встретимся, а решающей битвы не будет, солдаты вернуться к своим родным, обнимут детей, поцелуют жен… Как вдруг за спиной раздался знакомый голос:

– Девочка, остановитесь!

Я резко развернулась: «Господи, Господи, дождалась»!

– Вас что, родители не научили здороваться и старших уважать?

«Умничка, как ты все правильно начала. Спасибо тебе, миленькая». – Мне просто хотелось расцеловать англичанку. Лучшего начала для битвы титанов она и придумать не могла, подыграла мне по полной программе.