Нью-Йорк

Какое-то время он сидел, обдумывая ситуацию, пока не отвлекся на шум и возню за дверью. Слегка удивившись, он вышел и обнаружил Гудзона, боровшегося с двумя крупными мужчинами. В следующую секунду с грохотом распахнулась дверь.

И он в ужасе уставился перед собой.

На Боулинг-Грин было почти безлюдно, и развлечь малыша Уэстона не составляло труда. Джеймс научил его бросать и ловить мяч, осталось лишь перекидываться им в течение часа.

Он кричал то «выше!», то «дальше!». Ему нравилось показывать, как он умеет подпрыгнуть или поднырнуть. Большой молодец для своих лет, думала Абигейл. Ее постоянно тревожило, что он тоскует по матери, и она надеялась отчасти возместить утрату. Играть часами было довольно утомительно, но все окупалось радостью при виде счастья и гордости малыша. Она жалела только, что рядом нет Джеймса.

Ну и разволновалась она, когда он впервые вернулся! До чего же он был высок и красив! Как здорово было видеть его за столом в семейном кругу! И какое это было облегчение… Она не сомневалась, что, окажись Джеймс здесь, дела пойдут лучше.

Он выложил новости на третий день. Они с отцом заперлись и просидели вдвоем около часа. Она услышала отцовский крик боли, потом – разговор на повышенных тонах, который сменился долгой приглушенной беседой, и вот отец вышел – бледный и мрачный.

– Твой брат решил поддержать патриотов, – сообщил он. – Я понимаю его доводы, хотя не согласен с ними. Теперь, Эбби, – продолжил он мягко, – семья останется на наших с тобой плечах. Постарайся не обсуждать это с Джеймсом. И ни в коем случае не спорь с ним. Он твой брат, ты должна любить его и поддерживать. А главное, чтобы маленький Уэстон не слышал в этом доме никаких раздоров.

Именно так они и поступили. Никому из гостей не пришло бы и в голову, что Джеймс и отец находятся по разные стороны баррикады. Новости обсуждались спокойно. Мастер мог высказаться о компетентности Вашингтона и бестолковости его войск. Джеймс мог покачать головой в ответ на те или иные неразумные или самонадеянные действия Лондона. Но оба вели себя неизменно вежливо.

Вскоре после возвращения Джеймса все семейство отправилось в графство Датчесс. У Абигейл сохранились счастливые воспоминания о ее деде, старом Дирке Мастере, у которого она в детстве гостила на ферме. После его кончины Джон Мастер сохранил дом, которым они время от времени пользовались летом. А обширными родовыми угодьями вкупе с собственным поместьем управлял муж Сьюзен.

На этот раз они остановились у Сьюзен. Гостить у нее было вполне приятно. Сьюзен превращалась в немолодую почтенную женщину. Она была рада видеть родню, но больше интересовалась своими детьми и хозяйством, чем мировыми событиями. Ее супруг, человек жизнерадостный и веселый, высказался об этом откровенно:

– Мы будем держаться подальше от заварухи, сколько сможем.

Они с Джеймсом неплохо поладили, но Абигейл видела, что у них мало общего, помимо родственных чувств.

Однако перед самым отъездом Сьюзен со всем своим пылом взяла Джеймса под руку и настоятельно попросила:

– Джеймс, приезжай к нам еще и не откладывай надолго. После стольких лет я рада, что брат снова рядом.

И Джеймс пообещал так и сделать.

Что касалось собственных отношений Абигейл с братом, то о лучшем не приходилось и мечтать. Он часто садился рядом и рассказывал о том, что повидал. Имея вид горделивый, он тем не менее умел развеселить ее историями из студенческой жизни. Вскоре он выяснил, что ей нравится, и постоянно чем-нибудь баловал, несмотря на то что порт был закрыт для торговли с Англией, – кружевами и лентами, книгой, а то и букетиком ее любимых цветов. Сынишке же он был образцовым отцом. Она бесконечно гордилась Джеймсом, смотря, как он играет с Уэстоном, учит его читать или ведет на прогулку.

И так ей, слава богу, удавалось любить и уважать обоих – отца и брата. Хозяйством теперь заведовала она – весьма неплохо, по ее мнению. Гудзон с женой советовались с ней по всем обыденным делам. Она всячески старалась быть утешением отцу, товарищем – Джеймсу и матерью – Уэстону.

Но почему Джеймс остался один? Где жена? Вскоре после его приезда Абигейл приступила с расспросами, но он ответил уклончиво и деликатно дал понять, что лучше не спрашивать. Отец знал не больше ее. Прошло три недели, прежде чем Джеймс взял себя в руки и сообщил, что они с Ванессой серьезно поссорились.

– Я все еще надеюсь на воссоединение, – сказал он, – но поручиться не могу.

По ходу дела было решено ни слова не говорить Уэстону. Ему сказали, что мама приедет, когда сможет, и он, хотя и скучал, как будто смирился с ее отсутствием как с некой необъяснимой необходимостью взрослого мира.

Через несколько месяцев от Ванессы пришло письмо. Он было написано все тем же уверенным почерком на толстой бумаге. Выражая любовь к малышу Уэстону, она признавалась, что встревожена восстанием, и спрашивала у Джеймса, когда он вернется, без всяких указаний на желание возобновить отношения.