Ницше и пустота

К пункту 1. Нигилизм есть история. Мы имеем тут в виду не только то, что называемое нами нигилизмом «имеет» «историю», поскольку может быть прослежено историографически в своем временном протекании. Нигилизм есть история. В ницшевском смысле он, среди прочего, составляет существо западноевропейской истории, потому что сообусловливает закономерность принципиальных метафизических позиций и их взаимоотношения. Принципиальные метафизические позиции, в свою очередь, суть почва и область того, что нам известно в качестве мировой истории, особенно истории Запада. Нигилизмом определяется историчность этой истории. Поэтому для понимания существа нигилизма мало что даст пересказ и портретные зарисовки из истории нигилизма по отдельным столетиям. Все должно быть нацелено, главное, на то, чтобы увидеть в нигилизме закономерность истории. Если, ведя счет от обесценки верховных ценностей, люди хотят понимать эту историю как «упадок», то нигилизм не причина этого упадка, а его внутренняя логика, та закономерность происходящего, которая порывается, а тем самым уже и вырывается за пределы голого распада. Вникание в существо нигилизма состоит поэтому не в ознакомлении с известными историографии нигилистическими явлениями – оно требует понимания шагов, промежуточных ступеней и промежуточных состояний, от начинающейся обесценки до необходимой переоценки.

Когда верховные ценности обесцениваются и возникает ощущение, что мир никогда не соответствует тому, за что мы в идеале его принимаем, когда появляется даже настроение, что все идет только к худшему и к пустоте и потому этот мир есть худший из миров, «pessimum», тогда упрочивается позиция, которую в новое время называют обычно «пессимизмом», вера, что в худшем из миров жизнь не стоит того, чтобы в ней жили и ее утверждали (Шопенгауэр).

Ницше потому и характеризует «пессимизм» (№ 9; 1887) недвусмысленно как «предварительную форму нигилизма». Но как этот последний, так и пессимизм двузначен. Есть пессимизм от силы и как сила; но есть и пессимизм от слабости и как слабость. Первый не обманывает себя, видит опасность, не хочет никаких сокрытий: он трезво вглядывается в силы и власти, создающие опасность; но ему ведомы и те условия, которые наперекор всему обеспечивают овладение ходом вещей. Пессимизм силы занимает поэтому свою позицию в «аналитике». Ницше понимает под этим не разложение в смысле расчленения и расщепления, но разбор того, что «есть», показ оснований, почему сущее есть так, как оно есть. Пессимизм как слабость и упадок, напротив, видит повсюду только мрак, приводит для всего основание неудачи и мнит себя позицией, обо всем заранее знающей, чем кончится дело. Пессимизм слабости ищет все «понять» и историографически объяснить, найти всему оправдание и значение. Для всего происходящего он сразу уже отыскал какое-то раньше встречавшееся соответствие. Пессимизм как упадок спасается в «историзме». Пессимизм, сильный «аналитикой», и пессимизм, вязнущий в «историзме», предельно противостоят друг другу. Через пессимизм и его двузначность, таким образом, обнаруживаются и получают перевес «крайности». Тем самым «промежуточное состояние», создаваемое обесценкой прежних верховных ценностей, становится отчетливее и неотвязнее.

При одном взгляде кажется, что осуществление прежних ценностей недостижимо, мир выглядит обесцененным. При другом взгляде ищущий взор через аналитическое осознание источника оценок в воле к власти обращается к истоку новых оценок, причем, конечно, мир от этого еще не обретает ценность. Но с равным успехом перед лицом потрясения значимости прежних ценностей кто-то может пытаться еще удержать их «место» и заселить это старое место, сверхчувственное, новыми идеалами. К этому в описании Ницше ведут, например, «учения об осчастливлении мира», «социализм», равно как «вагнеровская музыка», христианский «идел», в том числе там, «где догматическая форма христианства прогорела» (№ 1021). Так возникает «неполный нигилизм»: «Неполный нигилизм, его формы: мы прямо в нем живем. Попытки уйти от нигилизма без переоценки прежних ценностей приводят к противоположному, обостряют проблему».

Отсюда становится яснее, что – и почему – к полному, законченному нигилизму принадлежит «переоценка всех ценностей» и как этой переоценке предшествует, потом сопровождая ее, своеобразное состояние взвешенности. Это состояние взвешенности, когда прежние ценности низложены, а новые еще не положены, коренится в том, что нет никакой истины в себе, но истина все равно есть. Истина, однако, должна каждый раз определяться заново. «Аналитикой» уже пробуждается предчувствие, что «воля к истине» как запрос на значимое и законодательное есть запрос на власть и в качестве такового легитимируется только волей к власти и как вид воли к власти. Охарактеризованное выше промежуточное состояние есть «крайний нигилизм», который, собственно, познает и высказывает, что нет никакой истины в себе. Этот нигилизм, в свою очередь, двузначен: