Ницше несколько раз порывался написать еще две части «Заратустры», но чувствовал, что ему не хватит сил удержаться на уровне пафоса, заданного уже написанным. Как и другие книги, эта осталась недописанной. После создания литературного шедевра все написанное ранее казалось ему слабым и безжизненным. В голове зрела мысль переписать прежние книги, но этот утопический проект остался нереализованным. Он ограничился новыми предисловиями к большей части ранее вышедших книг. Работать становилось все трудней. Летом 1885 года, по некоторым сведениям, добровольную помощь ему предложила мадемуазель Рёдер, сама разыскавшая Ницше и на какое-то время исполнявшая обязанности его секретаря. Она писала под диктовку сжатые фрагменты задуманной Ницше «Переоценки всех ценностей».
Зимой 1885/86 года он работал над «прелюдией к философии будущего», книгой «По ту сторону добра и зла». Он сам назвал ее «ужасной книгой», вытекшей из истоков его души, в ту пору очень черной. Он ощущал себя отверженным, диссидентом Вселенной и книгой своей бросал вызов отвергнувшему его миру.
Настроения автора книги «По ту сторону добра и зла» передает набросок предисловия ко второму, ненаписанному тому:
Что лежит в основе его — мысли, первые записи, разнообразные наброски — принадлежит моему прошлому, а именно тому богатому загадками времени, когда создавался «Заратустра»; уже ввиду такой их одновременности это сочинение могло бы содержать указания на то, как следует разуметь то
К периоду работы над «прелюдией» относятся слова Ницше, характеризующие его настроения этого времени:
Я один дерзновенно берусь за разрешение громадной проблемы; это девственный лес, в котором я затерялся — Wald und Urwald. Мне нужна помощь, мне нужны ученики, мне нужен учитель. Как было бы приятно мне повиноваться. Если бы я заблудился в горах, то слушался бы человека, которому знакомы эти горы; я повиновался бы врачу, если я был бы болен; и если бы я встретил человека, который уяснил бы мне ценность наших моральных идей, я послушал бы его и пошел за ним. Но я не нахожу никого: ни учеников, ни еще меньше — учителей, я — один.
Ницше вполне осознавал собственную «несвоевременность» — незрелость своей эпохи, совершенно неготовой к его вестям «оттуда». Говоря с Ланцким об одном из немногих поклонников, он как-то заметил: