Ниточка к сердцу

Когда они двинулись дальше, Фини очень оживился. Он во весь дух помчался вперед, принюхиваясь и то и дело поглядывая, следует ли за ним Моллет. Полчаса ходьбы, пять минут отдыха, полчаса ходьбы, пять минут отдыха. Хорошо, что судьба наградила его таким сильным телом, а Малыш Ку такой хлипкий — кожа да кости. Тащась по тропе, Моллет начал разговаривать вслух. Иногда с Малышом Ку, неподвижное тело которого было перекинуто через его широкое плечо. Иногда — с Фини, принимавшим любое его чудачество как должное. Или просто выкрикивал гневные слова, порожденные голубым пеклом и чужим воздухом. Его тело еще действовало, а разум уже помутился, но он этого не понимал.

Во время восьмой остановки Малыш Ку захрипел горлом, впервые со вчерашнего дня открыл бездонные черные глаза, прошептал: «Моя так жаль» — и с присущей ему невозмутимостью тихо ускользнул туда, куда уходят Малыши Ку. А Моллет даже не заметил, что его уже нет. Он поднял тело и понес дальше сквозь зеленый ад, потом положил на землю, снова поднял и понес: миля за милей, час за часом изнуряющего пекла. Моллет часто разговаривал со своим другом, и почти всегда Малыш Ку отвечал ему вежливо и охотно.

— Мы все ближе к цели, малыш. Быстро продвигаемся вперед. Сегодня прошли пятьдесят миль. Что скажешь?

— Чудесно, — ободряюще отвечало мертвое лицо.

— А завтра пройдем все сто. Под этим голубым солнцем. Оно хочет меня сжечь, но я не дамся. Вонзается прямо в мозг и требует: «Падай, падай же, будь ты проклят!», но я не упаду. Ты имеешь дело с Биллом Моллетом. Плевать на голубое солнце.

И он для вящей убедительности плевал, а Малыш Ку замирал от восхищения.

— В четверг на следующей неделе дойдем до купола. Они там организуют для Сэмми новые ноги. И во вторник будем уже лететь к Земле. — Он торжествующе фыркал. — А Рождество встретим дома, а?

— Разумеется! — с подобающим восторгом отвечал Малыш Ку.

— А Фини купим говяжьих костей, — добавлял Моллет, обращаясь к собаке. — Как ты на это смотришь?

— Сгораю от нетерпения, — отвечал Фини и мчался вперед.

Как же здорово в минуты одиночества иметь настоящих друзей! Слышать, как они с тобой разговаривают — они и тот голос, который все продолжал звать…

В какой-то из дней он свернул на восток. Компас валялся там, где он обронил его два дня назад, — под вонючей орхидеей необычайной красоты. Он уже не отличал востока от запада и севера от юга, но продолжал идти, точно взбесившийся робот. И все это время Фини бежал впереди, помогая обходить ямы-ловушки, а ночью охранял его сон. Обожженное лицо Моллета стало кирпично-красным и покрылось глубокими морщинами, черными от пыли и пота. Свалявшаяся борода висела клочьями. Глаза налились кровью, зрачки расширились, но он продолжал целеустремленно шагать вперед.

Порой втыкал нож в землю, выхватывал пистолет и стрелял примерно в том направлении, где показывались какие-то животные, которые напали бы на него, если бы не шум выстрелов. Но они убегали, потому что не переносили шума. Раза два стрелял в драконов, которые существовали только в его воспаленном воображении. Останавливаясь передохнуть, он беседовал с Малышом Ку и Фини, развлекая их блестящими остротами, на которые они неизменно отвечали забавнейшими шутками. Как ни странно, он никогда не забывал покормить собаку. Иной раз, увлекшись интересной беседой, забывал поесть сам, но не было случая, чтобы он не вскрыл пакет с едой для Фини.

Когда Моллет дошел до крайнего отрога горной цепи, джунгли поредели и уступили место скалам, так что дальше он уже тащился по голым камням, и ничто не защищало его от свирепых лучей взбесившегося огненного шара. Выше, выше, выше, — упорно твердило то, что заменило ему разум. Он взбирался по склонам, оступался и падал, но вставал и продолжал идти. Вперед и вверх, сказал старик, «Стар Куин» взлетает через миг, нет, врешь, Билл Моллет не погиб! Эксельсиор!

Выше, выше, выше! Миля, ярд, дюйм или сколько выйдет вверх. Отдых и беседа. Еще миля, ярд или дюйм вверх. Дыхание стало тяжелым и прерывистым. Перед глазами все плыло, земля то неожиданно вздымалась, то опускалась под ногами, и он падал, застигнутый врасплох. Две костлявые руки оттягивали книзу его левое плечо, а что-то темное и надоедливое вертелось у спотыкающихся ног, обутых в грубые башмаки.

Звуки теперь слышались со всех четырех сторон, с неба, из самых глубин его существа. Они разрушали мертвую тишину этого мира и превращали ее в непрерывную невыносимую какофонию. О, этот лай и визг непонятного создания, что мечется у него под ногами, и это пульсирующее йоум-йоум, которое доносится откуда-то прямо из раскаленного жерла солнца! И этот голос, гремящий теперь в его душе подобно грому, так что впервые удается разобрать слова: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные…»

Плевать на голос. Он и раньше-то не больно к нему прислушивался. Может, он есть, а может, и нет. Но голос произнес одно слово, которое его чрезвычайно заинтересовало. Одно-единственное слово. «Все», — сказал голос. Он никого не выделил особо. Никому не отдал предпочтения. Он сказал: «Все».