Семья моего отца
Как звучит, а? Семья моего отца! А я тогда кто? Меня давно уже туда не зовут, к домашнему очагу Мининых. Сама напрашиваюсь. А когда-то семьей Виталия Алексеевича по праву считались мы с мамой, я еще помню, как это было. Я знаю, что он мою маму любил и до сих пор любит, хотя именно он стал инициатором развода, а вовсе не Марина Минина, как писали газеты. «Известная писательница бросила надоевшего мужа ради молодого любовника», «Муж не простил Мининой пластическую операцию, в результате которой она помолодела на двадцать лет!», «Красавица выгнала из дома чудовище, с которым прожила четверть века».
На самом деле все было не так. И не из-за пластической операции. Хотя мама ее действительно сделала и помолодела если не на двадцать, то на пятнадцать лет точно. Уголки ее миндалевидных заоблачно-синих глаз, правда, заметно ушли к вискам, но это лишь добавило немеркнущему облику Марины Мининой пикантности. В ее лице появилось что-то кошачье, скользяще-завораживающее, она сказочно похорошела и стала нравиться мужчинам еще больше. Тем не менее в один из пасмурных осенних дней (я помню, шел дождь) Виталий Алексеевич Минин собрал личные вещи и удрал от своей звездной жены на съемную квартиру. Сбежал из дворцов-особняков Марины Мининой и от ее миллионных счетов практически в чем был. Я узнала об этом от нее. От мамы. Она смеялась, когда мне говорила:
– Ты представляешь? Ха-ха! Виталий меня бросил! Отказался от всего! Ха-ха! Твой отец – идиот!
Она постоянно это повторяла: мой муж идиот. Сколько я помнила маму, она всегда была гениальной писательницей, а отец – ленивым тупицей, который и денег не умеет заработать, и потратить их с толком не в состоянии.
– Ни украсть, ни постеречь, – презрительно кривила губы моя талантливая мать, употребляя при этом словечко покрепче вместо «украсть», я уж не буду его повторять.
Что бы мой отец ни принес из магазина, его ждал разнос. Бананы всегда были зеленые, если не снаружи, то на вкус уж точно, молоко просроченное, бог знает, как мама это определяла, хлеб отвратителен и совсем не похож на хлеб, конфеты соевые, даже если они принадлежали к династии швейцарского шоколада и лежали в люльке расписанной королевскими лилиями фольги. И к ним прилагалась родословная на пяти языках – без разницы. Все равно гадость. Вещи мой папа покупать не осмеливался вообще. Даже носки. Сколько я помню, ему ни разу так и не удалось угодить моей маме, купить то, что она бы одобрила. При этом они прожили вместе четверть века, и неплохо прожили.
Почему он ушел? Не знаю. Он мне не сказал. Да я, если честно, и не спрашивала. У меня к тому времени была своя жизнь. Заяц Петь и все, что к этому прилагается. Шел дождь, и мне просто стало грустно. Я чувствовала, как жизнь дала трещину, раскололась на до и после.
– Я ему сказала: ты же знаешь, Виталий, что я одна не останусь. Ха-ха! – слышала я в трубке звонкий мамин голос. И отчего-то чувствовала к ней жалость. Мне хотелось сказать ей что-нибудь ободряющее.
– Но, может быть, он еще вернется?
– Да куда он денется? Конечно, вернется! Он привык жить хорошо. Я еще подумаю, простить его или нет.
Не вернулся. Я до сих пор в мельчайших подробностях помню тот ужасный день: шел дождь, и жизнь дала трещину. Если до этого момента у меня еще был шанс избавиться от ножа в сердце, то теперь я была обречена.
Отец, кстати, этот ленивый никчемный тупица, нашел себе новую жену гораздо раньше, чем моя богатая красавица-мать разжилась очередным мужем. Она ведь всерьез собиралась замуж за Егора в отместку своему бывшему. Так мне показалось. Минин-то женился!
– Сходи, посмотри, – кривила губы мать. – Что там?
Под «что» она имела в виду новую жену. Я добросовестно ее описала.
– Ах, она страшила! – обрадовалась мать.
– Зато почти в два раза моложе его.
– Он сумасшедший! О чем они будут разговаривать?