Нить

Уличные торговцы, что когда-то добавляли городу оживления и музыкальности своими зазывными криками, пропали, а у вокзала, где раньше сидело не меньше дюжины чистильщиков обуви, их осталось всего два. На улицах попалось несколько немецких солдат, но они не обратили на Димитрия и Элиаса ни малейшего внимания.

Димитрий видел, как ватага ребятишек переворачивает мусорный ящик. Тот голод, что ему пришлось пережить в горах и в деревнях, все же не был таким страшным, как здесь. За городом, по крайней мере, всегда можно было достать хоть каких-нибудь овощей на суп, а иногда и фруктов, орехов или кореньев. С помощью местных жителей, которым можно было доверять и которые могли показать, что съедобно, а что нет, даже ягоды становились существенной частью рациона. Природа выручала почти всегда, а на городских мостовых не было ничего, кроме грязи зимой, а теперь, с наступлением тепла, – поднимающейся в воздух удушливой пыли.

Они вышли на широкую площадь Аристотелус. В кафе царили оживление и шум, как в прежние времена. Посетители наслаждались дневным солнцем, видом сверкающего залива и горы Олимп – он и теперь совершенно не изменился. Многие столики были заняты немецкими солдатами, а с ними даже сидели, непринужденно болтая, несколько девушек-гречанок. Тут же были и сытые, лощеные греки. Димитрий понимал – среди них легко может оказаться кто-нибудь из богатых друзей и клиентов отца.

– Теперь нам лучше разделиться, – сказал Димитрий, понимая, что ему ни к чему попадаться на глаза этим людям; оба чувствовали, что выглядят подозрительно – в тяжелых сапогах, небритые.

– Как, по-твоему, похожи мы на партизан? – спросил Элиас почти шутливо.

– К сожалению, похожи, по-моему.

По одному было легче затеряться в толпе, скрыться в дверях магазина или нырнуть в людное кафе. Димитрия с Элиасом предупреждали, что доверять никому нельзя. В городах немцы вербовали официантов, консьержей и всех прочих, кто мог указать на подпольщиков или членов Сопротивления. У всех, кто шпионил за согражданами, были семьи, которые надо кормить, а сотрудничество с врагом означало, что тянущие боли в пустом желудке, может быть, отступят на день-другой и дети не будут хныкать без конца, прося еды. Голод превратил Салоники в опасное место.

Жандармов, военную полицию, которых и раньше боялись и презирали, стали ненавидеть еще больше – теперь они служили немцам. Выбор у них был невеселый. Если бы они отказались сотрудничать с оккупационными войсками, их ждали бы пытки и казнь. Некоторые остались на своих местах и, рискуя жизнью, помогали Сопротивлению, но попробуй отличи «хорошего» жандарма от «плохого». Лучше уж держаться от них подальше – на всякий случай.

– Встретимся ровно через сутки, – сказал Димитрий. – Я приду на улицу Ирини в шесть часов.

Он надеялся там хоть краем глаза увидеть Катерину.

Димитрий посмотрел на часы. Просто чудо, что они еще идут после многих месяцев под дождем и снегом, в грязи и сырости. Часы были дорогие, швейцарские – подарок отца на двадцать один год, и Димитрий поначалу надевал их крайне неохотно. Они символизировали страсть отца к деньгам и статусу, и Димитрию было неловко носить их в университете, чтобы не выделяться. В ту ночь, когда юноша уходил из дома, он схватил их в последний момент, понимая, что они могут оказаться полезными – на худой конец, можно будет продать. Теперь же, когда стекло было исцарапано и золотой корпус потускнел, Димитрий полюбил часы и даже стал им доверять. Много раз их точный механизм оказывался бесценным, когда ему и другим партизанам приходилось ориентироваться в горах.

– Тогда до завтра, – сказал Элиас. – Передавай от меня привет своим родителям.

– И ты своим от меня, – отозвался Димитрий.

Элиас свернул на север, к старому городу, и затерялся в путанице улочек, ведущих к Ирини.

Димитрий двинулся дальше по тихой улице вдоль моря.

Вокруг никого не было видно. Город словно вымер. За десять минут быстрым шагом Димитрий добрался до улицы Ники. Дом оказался еще больше и внушительнее, чем ему помнилось. Димитрий позвонил в звонок, и сердце у него бешено заколотилось. Во многих подобных домах расположились немецкие офицеры, и Димитрий вдруг понял, что его вот-вот могут арестовать. Такого страха он не испытывал за все месяцы в горах. Он ведь уже давным-давно не имел связи с родителями и совершенно не представлял, кто сейчас стоит за дверью.

Не успел молодой человек решить, бежать или нет, как услышал, что отодвигается тяжелый засов – медленно, словно кому-то там, за дверью, так же страшно. Когда Павлина увидела, кто на пороге, она от неожиданности зажала рот руками.

– Матерь Божья! Димитрий! – задохнулась она от удивления. – Входи же! Входи!

Служанка втащила его в прихожую, отстранилась и оглядела – радостно и в то же время озабоченно.

– Погляди-ка на себя! – сказала она и перекрестилась несколько раз подряд. – Что они с тобой сделали?