Нищий, вор

– Да-а, я тебя понимаю. За завтраком здесь утром будет весело. – Он засмеялся. – В следующий раз, когда меня пошлют сопровождать гроб, я потребую полные биографические данные на всех членов семьи. Если будешь в Александрии, разыщи меня.

– Разыщу, – сказал Уэсли. Он огляделся, проверяя, не забыл ли что-нибудь важное. Вроде ничего не забыл. – Будь здоров, Хили.

– Будь здоров, приятель. – Хили стряхнул пепел сигареты на пол. – Не забудь, что я тебе говорил насчет Парижа.

– Не забуду. – Застегнув молнию на старой куртке, чтобы не замерзнуть на улице, он молча вышел из комнаты, спустился по темной лестнице и закрыл за собой дверь дома.

Подгоняемый ветром, он шел с сумкой через плечо по темной улице и вспоминал слова отца о том, что одним из лучших дней его жизни был тот день, когда он понял, что перестал ненавидеть мать. Но это наступило не сразу, сказал тогда отец.

И у меня это наступит не сразу, подумал Уэсли.

А через день он был уже в Чикаго. В ту ночь он сидел в закусочной на окраине Индианаполиса, когда там появился шофер грузовика, сказавший девушке за стойкой, что едет в Чикаго. Можно начать и с Чикаго, подумал Уэсли, и спросил шофера, не возьмет ли он его с собой. Шофер ответил, что будет рад компании, и, если не считать того, что Уэсли пришлось выслушать рассказ водителя о том, как он мучается со своей семнадцатилетней дочерью, оставшейся дома в Нью-Джерси, Уэсли получил от поездки удовольствие.

Водитель высадил его недалеко от Ригли-филд, и, заглянув в свой список, Уэсли увидел адрес Уильяма Эббота. Начну отсюда, подумал он, и направился по этому адресу. Был уже почти полдень, однако Эббот все еще разгуливал в пижаме и потрепанном купальном халате. Его жалкая однокомнатная квартирка была завалена бутылками, пластмассовыми стаканчиками из-под кофе; возле пишущей машинки валялись газеты и скомканные листы бумаги.

Уильям Эббот, делавший вид, что знает о Томасе Джордахе больше, чем знал на самом деле, не произвел на Уэсли благоприятного впечатления, и он постарался как можно скорее уйти.

Следующие два дня он пытался найти какую-нибудь работу в супермаркетах, но им никто не требовался, да к тому же его всюду просили предъявить профсоюзную карточку. Деньги у Уэсли были на исходе, и он решил, что Чикаго не для него. Он позвонил за счет абонента дяде в Бриджгемптон предупредить, что едет к нему, потому что больше ехать было некуда.

Рудольф говорил с ним по телефону как-то странно, натянуто, словно боялся, что их подслушивают.

– В чем дело? – спросил Уэсли. – Если вы не хотите, чтобы я приезжал, я не приеду.

– Не в этом суть. – Рудольф был явно обеспокоен. – Два дня назад сюда звонила твоя мать, интересовалась, нет ли тебя здесь. У нее ордер на твой арест.

– Что-о?

– На твой арест, – повторил Рудольф. – Она думает, что я тебя где-то прячу.

– На арест? За что?

– Она говорит, что, уходя из дома, ты украл полтораста долларов из кувшина, что стоит над плитой на кухне и где она держит деньги на хозяйство. Грозится тебя проучить. А ты действительно взял эти деньги?

– Уж лучше бы я их взял, – с горечью отозвался Уэсли. Проклятый Хили, подумал он. Научился в армии пользоваться случаем. Или нет, наверно, эта дешевка Дорис.

– Я так или иначе все это улажу, – успокоительным тоном сказал Рудольф. – Но сейчас лучше тебе, пожалуй, не приезжать сюда. Тебе нужны деньги? Дай мне знать, где ты находишься, и я тебе переведу по почте.

– Да нет, ничего, – смутился Уэсли. – Если я буду в Нью-Йорке, я вам позвоню. – И не успел Рудольф что-либо сказать, как он повесил трубку.

Вот этого кувшина в Индианаполисе мне только и не хватало, подумал он.

И тогда он решил отправиться в Нью-Йорк. В Нью-Йорке кроме Рудольфа у него еще были знакомые. Он припомнил славную девушку из журнала «Тайм», которая сказала ему, что, если ему понадобится помощь, он может обратиться к ней. И никому не придет в голову искать его в журнале «Тайм».

На следующее утро он был уже в пути.

2

После телефонного звонка из Чикаго он не разговаривал с дядей около двух месяцев.

Приехав в Нью-Йорк, он сразу же направился в редакцию к Элис Ларкин. После дней, проведенных в дороге, выглядел он, наверное, ужасно, потому что, когда он вошел к ней в тот закуток, она ахнула, словно кто-то вылил на нее ведро холодной воды. Несколько дней он почти ничего не ел, спал в кабинах грузовиков, был небрит, воротник его рубашки обтрепался, а брюки были в масляных пятнах после того, как он помогал одному шоферу под Питтсбургом менять колесо на огромном трайлере; в кармане у него оставалось сорок пять центов.

Оправившись от изумления, мисс Ларкин явно обрадовалась ему и сразу же потащила его в кафетерий, хотя он даже не успел сказать, зачем он к ней пришел.

Поев и почувствовав себя вновь человеком, он рассказал ей почти обо всем. Он старался делать вид, что все происшедшее с ним не имеет столь уж большого значения, шутил над своими злоключениями: ему не хотелось, чтобы эта милая девушка считала его великовозрастным младенцем. Разговаривать с ней было легко: глаза ее за стеклами очков смотрели внимательно.