Нищий

— Этот болван? Он все еще в плену своих понятий о чести, глупые разговоры об офицерстве, о чести боевого офицера! Дурак! Для политика слово «честь» не только пустой звук — это вредное, разрушающее политика понятие! Неужели ты думаешь, что я стал бы канцлером в таком молодом возрасте, если бы придерживался каких-то представлений о чести?

— Мне все ясно. Пора умирать, канцлер, — мне надо идти.

Гроткорн, видимо, так до конца и не верил, что его пришли убивать, — такие важные государственные люди почему-то думают, что они бессмертны, что их защитит эта куча охранников, деньги, государство, которое они нещадно обкрадывали.

Нож вошел ему в сердце легко, как в масло. Я, когда представлял этот момент — то, как я буду казнить негодяя, видел, что отрезаю ему части тела и он умирает в муках… Но разве мне от этого станет легче? И я просто убил его. Он дернулся пару раз и затих.

В коридоре послышались голоса, шум:

— Здесь! Они вошли к канцлеру! Все уже подняты, им не уйти! Вы идите под окно, остальные пусть стерегут тут — им не уйти!

Да, похоже, ты влип, братец Витя… «Наверх, вы, товарищи, все по местам, последний парад наступает»?[2]

Осмотрелся — что я имею? Выхода нет. Похоже, кирдык?

За дверями крики:

— Эй, сдавайтесь! Все равно возьмем! Лучше сами!

Шалите — лучше себе глотку перерезать, чем сдаваться. Сел на кровать рядом с трупом, положил голову на руки, опершись на локти в позе роденовского мыслителя, задумался…

Вот так, всему конец? Витя, сознайся, а зачем ты перся сюда? Ведь из чувства вины, не так ли? Покончить с собой хотел? Ведь ясно, что канцлер не лох, что охрана у него будет совсем не лоховитая, ты же знал, что отсюда не уйдешь? Решил себя наказать? За погибшего Катуна, за девушку, за матушку Марасу и Амалона?

А какой смысл в моей жизни? Разве может быть смысл в том, чтобы все время приносить смерть? Чужим, своим — всем, кто рядом? Неужели такое мое предназначение в жизни? Сейчас вот подружился с гномами, эльфами — и им погибать? А может, и правда мне сдохнуть — всем станет легче… Только вот как-то глупо уйти из жизни без боя — я никогда не сдавался и сейчас не хочу. Можете взять меня — идите, пробуйте. Ваша работа — убивать таких, как я. Ну а я — ходячая смерть… Смерть? Ну, держитесь!

Я встал посреди комнаты, возле огромного дубового стола, сосредоточился и принялся читать заклинания монотонным речитативом, вкладывая в них все мое желание уничтожить этот вертеп, где жил подонок, его охранников, весь этот дом, это проклятое место.

Воздух как будто стал сгущаться, потрескивать, внезапно от лепнины на стенах, от потолка стали отделяться и проскакивать голубые искры… я услышал грозный рев над головой, крики в коридоре, но не останавливался и продолжил читать. Потом прекратил и замер, ожидая смерти. И она пришла.

Крыша дворца внезапно улетела, сорванная со стен громадным хоботом смерча, окна вылетели, рассыпавшись хрустальными обломками, сверкающими в свете вспышек молний. Было трудно дышать, как будто воздух уплотнился и стал густым, как варенье. Мне подумалось: скорее всего, упало давление. В комнате закружились и завертелись вещи — занавески, книги, покрывала с кровати… Сорвало балдахин, а потом закружило и саму кровать, стряхнув с нее труп канцлера. Он тоже стал метаться по комнате, ударяясь о стены и оставляя на них кровавые ошметки.

Я все еще стоял в самом центре вихря, где было относительно нетронутое пространство — глаз урагана. Но это пространство все сжималось и сжималось — я не закрывал глаза, хотелось все видеть в последние минуты жизни… Стены начали разваливаться, рев достиг такой силы, что, если бы я кричал, никто не смог бы услышать меня и на расстоянии полуметра. Наконец — удар по голове… и благословенная темнота. Последняя мысль была: ну, вот и все…

Пробуждение было тяжелым, мучительным… Что-то лежало на мне, придавливая грудную клетку так, что трудно было дышать. Я открыл глаза и осмотрелся, морщась от боли в шее: на мне, одной стороной, лежал дубовый стол с подломившейся ножкой — он принял удар огромной балки перекрытия, сломавшись, но не позволив раздавить мне грудь. Попробовал сдвинуться — ни в какую, дышать было трудно.

Я слегка запаниковал: глупо остаться в живых, чтобы потом попасть в руки правосудия. Вдруг кто-то из охранников остался жив — они сразу меня вычислят, чужой на территории поместья! Отчаянно дернувшись, попробовал сместить с груди тяжесть — показалось, что поддается. Еще, еще рывок — определенно сдвигаюсь в сторону. Напрягся изо всех сил… и выполз из-под балки.

Огляделся — впечатление было такое, как будто по дворцу били огромной гирей, прицепленной к автокрану, — той, которой разрушают старые дома: все лежало разбитое, разрушенное. В свете поднимающегося светила была видна яхта канцлера, валяющаяся на берегу в двухстах метрах от причала, — она сломала три больших дерева и повисла, пронзенная насквозь, как на зубьях вилки. Я раньше видел по телевизору картины прошедших торнадо, ураганов — так это было оно самое.