— Чужие дети растут быстро, а свои не вырастают никогда… Она вся в мать — раньше я видел — коралловая помада, какие-то сравнения всегда… в молодости фразы изо рта жены казались мне вышивками…
— А зять ваш?
— Он воевал в Афгане, приехал в отпуск по ранению, никому не говорит, куда ранили. Из военкомата, однако, просочилась информация: нож в задницу моджахед ему сунул… рубил дрова и наклонился, а то бы в спину. Смеялись: покажи, герой, афганскую рану! А потом его убили там… поехали на охоту, говорят, на бронетранспортере, горючка кончилась… пока по рации вызвали, пока ждали… “духи” их на куски порезали…
Петрофан устал и усмолк. Лев вложил ему в руку горючее — полсотни грамм.
— А ваша жена?
— Наталиша умерла. Но не буду говорить — как будто оса в сердце жалит. И из-за угла подмигивает тоска. И тогда я взялся за кукол.
— А вы говорили: учитель приснился.
— В тот момент и приснился.
Карина наконец-то приготовила вопрос момента истины, который вскрывает человека, как консервную банку:
— Петр Федорович! Значит, хорошо, что Сталин ссылал? Вы у ссыльного научились кукольному ремеслу.
Кукольник понурился. Он понимал: бесконечная глупость часто проделывает туннели в будущее, в апокалипсис, и оттуда сыплются черные вопросы.
Глина древнего лица его треснула морщинами ответа:
— Готов отдать это счастье кукольной игры, только чтобы палача Сталина никогда не было.
Захорошевший Лев Воробьев поплыл улыбкой:
— Восьмидесятилетнее сверкание! — он повернулся к Карине: — Помните, как Ахматова назвала Жданова? Кровавая кукла палача!
Карина (она была за рулем) решительно сказала:
— Ну давайте собираться.
После операции Петр Федорович несколько дней гостил у Льва Воробьева и даже побывал в кукольном театре на “Кандиде”. Счастливые глаза Петрофана, так долго находившиеся в разлуке с реальностью, заново открывали ее, полную красоты лиц.
Потом он слушал передачу Карины о себе, о куклах, об успешной операции на оба глаза.
Радиослушатели дозванивались и указывали:
— Это нетипичная история, зачем вы нам ее рассказываете!
— Только нетипичные истории движут миром, — отвечал гость передачи отец Игорь, настоятель храма Георгия Победоносца.
В день отъезда Петра Федоровича налетели журналисты городских газет. Ах, ох, прямо так вот с куклами вы ездите по селам, а сколько берете за представление, ах, ох, неужели правда, что символическую плату? В наше время и с куклами?!
— Ну почему вы удивляетесь моим куклам? Посмотрите, вон мужики идут, выпили, руки болтаются, как у тростевых кукол…
Source URL: http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2012/6/g7-pr.html
* * *
Журнальный зал | Знамя, 2012 N10
Еще на окне в баре был такой яркий цветок, что казалось: кусок пространства прожжен.
Алекс после все понял: у человека с десятью лицами уже была полная информация о нем.
Десятилицый являлся Алексу в разных вариантах. В первый раз он был почти хомячок, у которого в защечных мешках — кажется — сокровенно светятся бриллианты. Потом, когда вышли, его вид скатился до акулы бизнеса. Через неделю у него оказалось лицо, принюхивающееся к миру.
Месяц спустя он приплыл манящей походкой чуть ли не с подмазанными глазами… и наконец, через полгода Алекс вообще не узнал его, пока тот не заговорил: подошел такой помятый неудачник, словно им что-то очень долго протирали.
А в последний раз оказался с мелированным ирокезом, и, кажется, дыша марихуаной.
Потом еще он померещился в толпе: с бородой-когтями, по три когтя на щеку.
Также у него случались разные голоса — от рыка до мурлыканья… Однажды голос был не голос, а — медная валторна! Это он говорил про охоту с гончими на лося:
— Сука моя порезала лапу… где она этот острый камешек выкопала… рылась, дура.
Алекс в первой жизни был настройщиком пианино. В этот день, перед встречей с десятилицым, он в одном доме раскрыл пианино — мышата побежали в разные стороны. Там оказалось гнездо мышиной мамаши. А со вторым пианино сначала была тупиковая ситуация. Ливень, холод, заныл зуб… И еще хозяйка говорит:
— Дочь забыла оставить деньги… Извините. Нечем заплатить.
Поразительно! Что за люди! Вот уж неудачный день — так до конца!
Но профессиональное любопытство взяло вверх, и Алекс со вздохом раскрыл инструмент.
Престарелая дама удалилась готовить чай, громко обещая прилить апельсинового ликера. А он начал выдирать паутину — из-под нее устало посмотрел на него изобретатель громоотвода Франклин! Стодолларовые купюры были кое-где потрачены молью. Но они вполне годились. Ему очень хотелось их взять: как раз нужно было расплачиваться с сиделкой жены. Но все же отдал хозяйке, а потом поменял три струны (за это отдельная плата!) и сделал огромный глоток чая с ликером.