Нина Горланова в Журнальном зале 2001-2003

Господи, взмолилась я мысленно, что она имеет в виду — подозревает в стукачестве? И я принялась подробно перечислять (без фамилий) стукачей, которых сама выгнала из дома.

— Да, за вашим салоном присматривали, я в курсе, — отмахнулась от этой темы Р.В. — Но вы не слышите меня. Совершенно. Так ослеплены собственной непогрешимостью, да?

Ослеплена? Зачем такие слова! Учитель — ученику.

— Мне бы… какой-то конкретный пример, я бы поняла тогда, может.

— Нина, вот такой пример: говорят, что диссертацию вы списали у кого-то.

— У кого я могла списать диссертацию об акчимских сравнениях-то! Да кто же это говорит?

— Не важно.

Слава стал спорить: важно, иначе мы не будем разговаривать — в таком тоне. Р.В. помолчала полминуты и сменила тему:

— Приведу другой аргумент: дети не должны голодать, а вы пишете непроходимые вещи! Поехали бы на БАМ, написали бы нужную повесть…

— Дети не голодают — это просто так говорят.

— Нина, опять вы свое: все плохие, говорят неправду, а вы одна хорошая. Вы снова непогрешимы.

Тут я уже не выдержала и взорвалась: “Да вы знаете, сколько мне про вас говорят плохого! Но я же не верю!!!”. Этот крик моей души был услышан: да, люди часто несут вздор… но…

— Но вы отправите в журнал рассказ про лениновспоминателя, а нас потом опять всех затаскают!

Наконец-то мне все стало ясно: Р.В. хочет ГАРАНТИЙ, ЧТО ЕЕ НЕ ЗАТАСКАЮТ… или — поссориться, чтоб себя обезопасить. Я отвернулась к вешалке, чтобы спрятать слезы, долго шарила по карманам в поисках платка. Непростая эта связка: “учитель—ученик”. Учитель настрадался, досталось! Неужели еще за учеников претерпевать — где же брать силы? И я ведь все это понимаю. И принимаю ее поведение. Но можно было по-человечески объяснить. Вдруг тон Р.В. сменился:

— Берите вещи, но знайте: вы еще будете богатыми!

— Да вряд ли.

— Не верите? Как сбылось мое пророчество, что вы станете писательницей, так и это сбудется.

Не о богатстве мечтает писатель — на жизнь бы хватало, и спасибо. Мы шли с мешком, меня сотрясали рыдания. Слава утешал: такова цена вещей — за все нужно платить. Но я не могла носить прекрасные костюмы Р.В. после всего услышанного от нее. Правда, из одной кофточки вырезала спинку и обила старый стул — сидя на нем, печатаю эти горькие строки. Вот так: от первой учительницы мне досталось платье в елочку, а от последней — стул в елочку (такая у меня жизнь — в елочку тоже. То вверх, то вниз…).

Зато когда я запричитаю: “Еще и сумка-то порвалась — где взять денег на новую!”, муж сразу: “Тебе же сказали, что будешь богатой!” — “Но прошло пятнадцать лет, а только хуже и хуже с каждым днем”. — “Просто Р.В. издалека очень почувствовала запах денег”.

Надя Гашева все время говорит мне: пора написать роман о шестидесятниках. Только я отношу себя к другому поколению. Они были людьми компромисса, а нам свобода дороже всего. Р.В. как говорила: “Я ведь тоже в диссертации кое-что вынуждена убрать, чтоб пропустили”. А я ничего не могу убрать. Ничего!

Через шесть лет я выиграла международный конкурс на лучший женский рассказ и получила от Р.В. письмо: “Приходите! Есть что-то неестественное в том, что мы с вами не видимся”. Мы со Славой пришли в назначенный день. Снова было застолье с коньяком и мясом в горшочках, словно все прошлое забыто. А однажды я не смогла прийти в назначенный день — подруга Наташи обварила меня кипятком (специально). Я попросила Агнию позвонить Р.В. и все объяснить. Через два дня получаю от нее письмо: “Вы у нас прямо как Достоевский!”. Так меня испугало сие, что я порвала листок на мелкие кусочки. Не готова столько перенести, сколько Достоевский смог… Слаба. Увы. Пришло время признать, что силы на исходе…

Она заболела после расстрела Белого дома в 1993 году (не могла пережить, что русские стреляли в русских). Но после операции еще работала, говорила мне: “Печень болит, на улице грязь, но подхожу к университету — навстречу мне идут студенты, ЛУЧШИЕ ЛИЦА В ГОРОДЕ! И настроение сразу меняется”. На ее похудевшем лице остались одни глаза, полные… трепещущего света словно. “В нашем корпусе все рушится, стены в трещинах, но единственное, что мы можем, — это НЕ СНИЖАТЬ ДУХОВНУЮ ПЛАНКУ!”

Мы навещали ее, а выйдя из дорогой для сердца квартиры, бросались в первую попавшуюся подворотню или арку и там безутешно рыдали своими — уже не лучшими в городе — лицами. Мы сами ответственны теперь за свои лица! Она отдала нам все, что могла.

После поминок я вышла из университетской столовой и… заблудилась! В этом было что-то мистическое, ведь я столько лет проработала в альма-матер, знала каждый уголок. Но уткнулась в какие-то строительные леса и трубы, трубы. Слезы так застилали глаза, что я заблудилась? Или это был ужас потери УЧИТЕЛЯ?

Мой друг Смирин все искал такую КНИГУ, в которой — истина в последней инстанции, Рита Соломоновна говорила мне, что она ездила по конференциям и надеялась на одной из них услышать ДОКЛАД, который объяснит ВСЕ, а я долгие годы думала, что встречу ЧЕЛОВЕКА, знающего ответы на главные вопросы. Р.В. приближалась к этому идеалу… И вот ее уже нет.