Нильс

Пепельница вымыта, вытерта, настал черед зажигалки. Щелк! Курить приходилось то, что подешевле. В соседний киоск не завезли «Кабинет», и он купил «Юно» — белая пачка, непонятный герб в розетке. Наверняка горлодёр (оно и лучше, много не выкуришь), впрочем, он и начинал с такого, именно там, под Амьеном. Очень хотелось почувствовать себя взрослым. «Призыв Гинденбурга», ровесники века. На Западном фронте без перемен…

После сигареты и ритуального мытья пепельницы (порядок!) настал черед конвертов. На этот раз их было два. Адреса писать не стал, лучше сделать это прямо в почтовом отделении.

— Частную корреспонденцию не проверяют, — пояснил Мельник. — Рады бы, но возможностей нет. Выборочно следят только иностранной, и то не из всех стран. Но все-таки лучше отправлять письма там, где внимания не обратят — главный почтамт, вокзалы, аэропорт. Некоторые шпионы настолько наглеют, что приходят среди бела дня к нужному посольству и кидают послание в почтовый ящик. И не поймаешь! За входом следит обычно один агент, покинуть пост не имеет права. Разве что внешность запомнит…

На часах — далеко за полночь. На работу можно слегка опоздать, директор музея оказался человеком понимающим, но надо будет еще заехать на почтамт. Однако перед сном доктор не удержался — включил радиоприемник. Привычка! Всего несколько минут, но очень успокаивает. Слушая голос далеких городов и стран, чувствуешь себя свободным и сильным. Потому и не экономил — по возвращению в Берлин купил новенькую, только с завода, последнюю модель — Telefunken TF-1580UB^[6].

Звук еле-еле — не стоит дразнить чутких соседей. Новости уже прошли, «Би-би-си» как обычно запустили «События и размышления», «Свободная Германия» — «Письма с Родины», а Берлин вместо полуночного обзора почему-то передает музыку. Оставалось лишь удивиться. Прусский порядок, где ты? И музыка, признаться, очень странная…

Покойный рейхсминистр Геббельс крамолы не допускал, гнул свою линию твердо. Из иностранного почти исключительно классика, и то не всякая. Petr Il'ich Chajkovskij — еще ладно, но уж точно не Мендельсон. Из легкой же музыки — только шведы и датчане. И был в эфире истинный порядок, однако рейхсминистр раскинул мозгами на швейцарском горнолыжном курорте, новый же явно давал слабину. И французов разрешил, и англичан, и янки. А теперь кто? Бразильцы? Песня показалась знакомой, но вслушиваться доктор Фест не стал. Бразилия — и ладно, спать пора. Повернул верньер, цепляя последнюю случайную волну. Стокгольм?

«…Срочное совещание кабинета по поводу последних инцидентов в европейских столицах».

Он лишь моргнул. Инцидентов? А что случилось?

Завтра! Все завтра!..

3

Соль проснулась от резкого толчка. Привстала, протерла глаза. Станция? Да, очередная и судя по одноэтажному зданию под черепицей не слишком заметная, странно, что вообще остановились. Она хотела нырнуть обратно в близкое и уютное сонное королевство, но в тишине купе внезапно послышалось:

Proezzhaju teper' Buharest,
Vsjudu slyshu ja rech' nerodnuju…

Что за тарабарщина? Ах, да, это же русский, пора уже привыкнуть!

И от всех незнакомых мне мест
Я по родине милой тоскую.

Все ясно! Tovarisсh Дора Богарне снова чудит. Повезло ей со спутницей! Хорошо, что вполголоса, а то разбудит весь вагон. Впрочем, Соль была не против. Как говорят (и правильно говорят!) те же русские, propadat' tak s muzykoj. А ехать под конвоем непонятно куда и неизвестно зачем, тем более.

Здесь идут проливные дожди,
Их мелодия с детства знакома…
Дорогая, любимая, жди,
Не отдай моё счастье другому.^[7]

* * *

Конвой оказался самым обычным — два хмурых ландскнехта в штатском, каждый сам себя шире, а вот сопровождающий, точнее сопровождающая…

— Меня зовут tovarisсh Дора Богарне. Так и называйте!

Годами за шестьдесят, но лицо странно гладкое, словно утюгом прошлись. Ни грамма косметики, серая блузка, темная юбка почти до земли, мужские ботинки. Если все вместе сложить, то почти Надежда Константиновна Крупская с фотографии в журнале «Огонек». Зато говорит по-французски чисто, куда лучше, чем она сама. По-немецки чуть хуже — акцента нет, но вроде как слова подбирает.

— Осанка, юная фройляйн^[8], осанка! В моем детстве нам привязывали деревянную линейку к спине. О, да! Тогда мне очень хотелось придушить классную наставницу, а теперь я ей очень, очень благодарна.

Осанка еще ладно, но временами tovarisсh Дора Богарне принималась напевать, причем репертуар весьма отличался от того, что можно услышать по московскому радио.

Предо мною чужие поля,
В голубом предрассветном тумане,
Серебрятся вдали тополя
Этим утром холодным, ранним.

Песня — ладно, но иногда, когда Соль делала вид, что спит… Вот сейчас, например! Плоская серебряная фляжка, маленькая стопочка…