Нил Сорский

В самом конце чина одевания на инока возлагался клобук с молитвой: «Брат наш Нил приемлет клобук — обручение великаго ангельскаго образа». Древний монашеский клобук имел форму куколя (капюшона) и символизировал собой монашеское смирение и незлобие. Согласно толкованиям святых отцов, «куколь есть также подобие благодати Божией, потому что как куколь покрывает и греет главу младенца, так и благодать Божия покрывает ум» монаха (Авва Дорофей)[152]. Как выглядел монашеский клобук в XV–XVI веках, можно понять по изображениям русских святых на иконах. В одном «старческом поучении» сказано, что монах, прежде чем надеть клобук, должен поцеловать его «в крыльца», то есть этот монашеский головной убор имел нечто вроде ушей, как у шапки. Клобук надевался вместе с камилавкой (скуфьей), при этом клобук являлся верхним головным убором, а камилавка нижним. Перед причастием инок снимал камилавку и клобук и убирал их за левую пазуху.

После завершения чина одевания монашеской одежды священник произносил итоговые слова: «Брат наш Нил приял обручение великаго ангельского образа и облекся во вся оружия, во имя Отца и Сына и Святаго Духа»[153].

Старец и ученик

Блажен, егоже избрал еси и приял, вселится во дворех Твоих.

(Пс. 64, 5)

Новоначальный инок жил в монашеской келье вместе с опытным монахом, который именовался старцем. Этим словом на Руси обозначали не возраст, а степень духовной мудрости.

Получив новичка из рук игумена, старец приводил его в свою келью и объяснял, как он должен себя вести, показывал его место в сенях и в келье, где ему сидеть и где спать. Ученик не должен был садиться на место старца или другого инока, переставлять предметы с места на место или брать чужое. А если все-таки случалось воспользоваться, например, чужой иголкой, то надо было немедленно попросить прощения: «Старец (или брат), господин, Бога ради прости, по грехам случилось».

Если ученик и старец вместе входили в келью, то сесть можно было только после того, как сядет старец. Спрашивать и отвечать на вопросы разрешалось только тихим голосом. Будущего монаха приучали к тому, что монашеский (ангельский) сан — это «безмолвное житие» и все «хождение, говорение и седение» должно быть тихим. Даже выходя или входя в келью, надо внимательно смотреть, чтобы не скрипнула дверь, дабы не побеспокоить (не смутить) брата в соседней келье. При входе в келью полагалось сначала трижды поклониться иконам, благословиться у старца и только после этого заниматься делами.

Первое, чему учил старец, — это послушание. Ученик не мог ступить и «перечнем ступени» ни на какое дело без благословения старца. Перед любой работой ученик спрашивал: «Отче, во имя Божие, прости меня и благослови». А выполнив всю работу, снова просил благословения. Святые отцы говорили, что послушание выше, чем пост и молитва. В древних патериках есть немало назидательных рассказов об иноческом послушании. Некий послушник по благословению своего старца ходил за водой каждый день по раскаленной пустыне за несколько поприщ от монастыря, хотя был источник неподалеку. Изнемогая, он стал роптать на старца, но увидел ангела, который считал его шаги. Ангел сказал ему, что сообщает Богу о каждом дне послушника, а капли его пота приравниваются к крови мученика.

Случалось, что старцы отдавали одно приказание нелепее другого, а ученики должны были, не рассуждая, выполнять их. Почему? «От послушания смирение», — говорили святые отцы. Симеон Новый Богослов считал, что послушание, оказываемое духовному отцу, освобождает человека от всех забот. Попечения и пристрастия являются причиной развлечения на молитве, а гордость — причиной ожесточения сердца, при котором молитва мертва. Послушание же уничтожает и рассеянность, и ожесточение. В свой сборник, предназначенный для личного (келейного) чтения, Нил переписал отрывок из душеполезных бесед преподобного Зосимы «О ярости». Они написаны от лица Зосимы, который вспоминает в них о начале своего монашеского пути: «Когда я пребывал с отцом Захарией, тот иногда гневался и оскорблял меня. Я же только смотрел на него и ничего не отвечал. Однажды после приступа гнева я захотел показать ему, что ничего не имею на сердце против него, и сказал: „Я не скорблю из-за сказанного“. Он, удивившись, ответил: „Прости меня, радость моя и свет мой! Кто еще может вытерпеть меня, как ты терпишь!“»[154].

Живя в келье со старцем, ученик служил ему: приносил дрова, щипал лучину, высекал огонь камнем и топил печь, старательно размешивая при этом дрова кочергой, чтобы они горели весело. Когда дрова прогорали, надо было их тщательно разворошить, чтобы не осталось головни. Несмотря на простоту, наставления старцев новоначальным инокам не были пустым делом, так как из житий известно немало случаев, когда незначительные оплошности приводили к страшным пожарам. Монастыри буквально выгорали дотла.