В критический момент, когда был смертельно ранен командир генуэзцев Джустиниани, небольшому отряду турок удалось прорваться сквозь потайную калитку в башне Керкопорта, которую осажденные забыли закрыть после очередной вылазки. Одновременно другой отряд янычар под командованием воина гигантского роста и силы по имени Хасан пробился наверх сломанного заграждения. Раздался крик: «Город взят!» И другие турецкие части стали через горы трупов пробиваться на улицы Константинополя, на нескольких башнях появились турецкие флаги. «„Город взят, а я все еще жив!“ — таковы были последние слова императора Константина XI Палеолога, с которыми он спешился, отшвырнул от себя знаки царского достоинства, вступил в бой с янычарами и навсегда исчез во время их последнего броска»[119].
Защитники города сделали всё возможное, чтобы спасти империю. Они сделали даже невозможное: город долго и успешно оборонялся. «Но что мощно учинити противу такия силы, наипаче же противу гнева Божия грех ради наших?» — воскликнет потом автор русской Повести о падении Царьграда, комментируя эти события[120].
Верный Франтца рассказал в своих воспоминаниях о судьбе тела последнего императора Византии. Султан приказал произвести розыск, среди обезглавленных трупов было опознано тело Константина по золотым орлам на туфлях, какие имели обычай носить греческие цари. Мехмед II передал тело христианам, и те погребли его с почестями[121]. В конце XV века греки, жившие в Константинополе, возможно, еще могли показать могилу императора Константина. До сих пор в стене неподалеку от императорского Влахернского дворца существует тот самый пролом, через который турки прорвались в город. В стенах Семибашенного замка видны бреши от пушечных ядер, которые осажденные в перерывах между атаками заделывали всем, что попадалось под руку, в ход шли даже фрагменты античных колонн. Когда преподобный Нил посетил город, следы недавнего штурма были повсюду. Вполне возможно, что через двадцать — тридцать лет после взятия Константинополя Нил мог еще беседовать с очевидцами тех трагических событий.
К вечеру 29 мая или на другой день в город вступил победитель в сопровождении своих визирей, пашей и янычар. Он подъехал прямо к храму Святой Софии. Спешившись, Мехмед II ступил на порог храма, зачерпнул горсть земли и высыпал себе на голову в знак смирения перед Богом, даровавшим ему победу[122]. Затем он вошел в храм. В алтаре Святой Софии мулла провозгласил поклонение Аллаху. «Так великий храм, посвященный бессмертной мудрости Христовой, сердце христианского Константинополя, символ его глубочайших надежд и упований превратился в мечеть Айя-София мусульманского Стамбула»[123]. Византийская империя пала. В обращении к потомкам ее жители могли повторить вслед за святым Ефремом Сириным такие слова: «Дело ясно, — сами видите, как наказывает нас Бог посредством нечестивых… Вместо того, чтобы быть пшеницею, мы стали пылью: и вот внезапный сильный ветер от востока развеял нас. Мы не искали убежища в едином убежище спасения; — и нас не спасли самые укрепленные города. Наши пастыри из суетной славы стремились к высшим степеням: и вот они лежат поверженные на земле, или отводятся в страну магов»[124].
Русские люди буквально оплакали священный город. В Хронографе 1512 года сохранился лирический плач о падении Константинополя. Однако в душах жителей Руси осталась не только боль пережитой трагедии, но и страх. И кажется, из самых глубин сердца в тревожные дни 1480 года, когда татары стояли на реке Угре, у русского летописца вырвались такие слова: «О храбрии, мужествении сынове Русьстии! Потщитеся сохранити свое отечество, Русьскую землю, от поганых: не пощадите своих голов, да не узрят очи ваши пленения, и грабления святым церквем и домом вашим, и убиения чад ваших, и поругания женам и дщерем вашим. Якоже пострадаша инии велиции славнии земли от Турков, еже Болгаре глаголю и рекомии Греции, и Трапезон (Трапезунд, захвачен в 1461 году. —
Часть 2. Монастырь
Послушник
Пути Твоя Господи, скажи ми, и стезям Твоим научи мя.
На берегах Босфора явно и грозно совершался Божественный Промысл о судьбах мира, а в далеком северном монастыре жизнь текла своим чередом. За Сиверским озером садилось солнце, окрашивая воду в нежные оттенки розового и лилового. Тихо и незаметно за буднями повседневности Господь вел каждого инока только Ему ведомыми путями.