Николай Вавилов

Надо возможно скорее, решил Н. И. Вавилов, перебираться в Петроград: теперь он должен возглавить работу Отдела, которая, похоже, совсем прекратилась. Но как этот переезд практически осуществить и с кем? Согласие многих молодых саратовских единомышленников отправиться вместе с ним и помочь восстановить исследовательскую работу обрадовало ученого.

Вначале, конечно, пришлось поехать одному. Трудно было выбрать менее подходящее время и место для организации и ведения научных исследований, да еще таких широкомасштабных, какие имел в виду и вынашивал в мыслях ученый, чем Петроград в ту тяжелую пору. Вавилов знавал его как столицу Российской империи: в блеске витрин, заполненных товарами, в ярких огнях фонарей, со множеством красивых домов и храмов, с нарядной толпой и лихачами на улицах и проспектах, особенно на Невском и Лиговском. А теперь, выйдя из здания Московского вокзала, он невольно остановился: город казался совершенно пустым и безмолвным, словно вымершим, в бело-стеклянной изморози.

Вот и Васильевский остров, 2-я линия… Прекрасный дом № 61, где в нескольких просторных бывших квартирах размещался в последние годы Отдел. Но и здесь было сейчас безлюдно и как-то мертвенно.

…Часы в дальней комнате пробили уже два часа ночи. Их мелодичный звук только подчеркивал тишину, царившую в доме. Две свечи догорали в старинных бронзовых подсвечниках, все беспокойнее трепеща под тянувшим в открытую дверь едва ощутимым сквознячком: электричество поморгало-поморгало и совсем уснуло еще около десяти вечера.

Николай Иванович взял из папки лист лощеной бумаги с водяными знаками — Регель на ней обычно писал письма, — обмакнул перо в бронзовую чернильницу и вывел в углу: «Е. И. Барулиной…» Дальше перо побежало само: «Сижу в кабинете за столом покойного Роберта Эдуардовича Регеля, и грустные мысли несутся одна за другой. Жизнь здесь трудна, люди голодают, нужно вложить заново в дело душу живую, ибо жизни здесь почти нет: если не труп, то сильно больной, в параличе. Надо заново строить все. Бессмертными остались лишь книги да хорошие традиции… Здесь 40 человек штата. Из них много хороших, прекрасных работников. По нужде некоторые собираются уходить. Они ждут, что с моим приездом все изменится к лучшему. Милый друг, мне страшно, что я не справлюсь со всем. Ведь все зависит не от одного меня. Пайки, дрова, жалованье, одежда… Я не боюсь ничего, и трудное давно сделалось даже привлекательным. Но боязнь не за самого себя, а за учреждение, за сотрудников. Дело не только в том, чтобы направить продуктивно работу, что я смогу, а в том, чтобы устроить личную жизнь многих. Все труднее, чем казалось издали…»

В слабом, желтом, колеблющемся свете свечей казались едва различимы в углу кабинета сваленные в кучу коробки с образцами, книги, рукописи — так и осталось все лежать после начавшейся было эвакуации учреждений города во время последнего наступления на Петроград армии Юденича. Можно было только удивляться, что основная часть коллекции все же сохранилась. Надо было лишь заново ее разобрать. Самому.

Прибыли его саратовцы — в двух вагонах-теплушках со своими буржуйками и дровами, что оказалось очень кстати.

Мечты Вавилова постепенно начали обретать реальные очертания. В письме к своему другу, саратовскому профессору П. П. Подъяпольскому от 18 марта 1921 года писал: «Хлопот — миллионы. Воюем с холодом в помещении, за мебель, за квартиры, за продовольствие. Попали действительно на Петроградский фронт… Должен сознаться, что малость трудновато налаживать новую лабораторию, опытную станцию и устраивать 60 человек персонала (вместе с питерскими). Набираюсь терпения и настойчивости. Недели три пройдут в устроении, а там — посев. Надо доставать лошадей, орудия, рабочих…

Первую вступительную лекцию (в Петроградском сельскохозяйственном институте. — В. Ш.) собираюсь читать на тему «Пределы земледелия и пределы селекции»…

Только бы наладить тут работу. Наладить ее много трудней, чем в Саратове. Жизнь здесь все-таки много трудней, в особенности теперь».

И в конце сообщал новый адрес Отдела: Петроград, Большая Морская, д. 44.