Николай Рерих

Юный Рерих пишет этюды об охоте, очерки о лесном озере с вязким дном, которое называется Глухим, и о другом озере, что не замерзает зимой, — говорят, что в нем бьют горячие ключи, хотя, вероятнее всего, это лишь сильные ключи. Мальчик знает лес и поле, луга и небо в любое время года, в любой час суток, в предрассветной весенней тишине, в дремотном зимнем безмолвии, в осенних шелестах листопада и летнем разнотравье.

В 1892 году Рерих сочиняет «Зимние картины». Он хочет ввести читателя в зимний лес и сам пристально вглядывается в его оттенки; написал — «синевато-серое небо», зачеркнул, написал — «лиловато-серое». Восходит солнце, розовая заря поднимается над деревьями — это каждый видит, но юноша замечает оттенки, которые увидит не каждый: «Деревья ярко-белые на свету и такие синеватые в тенях мягко выделяются на фоне неба… Дорога серой чертой вьется, извивается по белой равнине. Снежная пыль летит из-под копыт. Бойко бегут мохнатые лошаденки… Господи! Как хорошо в такую минуту!»

А рассказ «Лесник Михайло», напротив, имеет подзаголовок «Из летних записей»:

«— Михайло, когда же мы пойдем на тетеревов? — спрашивал я каждый день нашего лесника.

— А вот подождите, я думаю, сегодня будет время; я кстати выводочек приискал…

Пока настанет время идти, я познакомлю читателя с этою охотою…»

Как напоминает этот зачин и подробное повествование знакомые всякому с детства «Записки ружейного охотника» и просто «Записки охотника»: «Поедемте-ка в Льгов, — сказал мне однажды уже известный читателям Ермолай, — мы там уток настреляем вдоволь…»

Последователь Аксакова и Тургенева подробно знакомит читателей с охотой на вальдшнепов, на уток, на медведей и рысь, которая однажды преследовала Михайлу до опушки. Передавая обостренность зрения и слуха охотника, напряженность его ожидания, описывает изварский барчук глухариный ток, «лучение» рыбы ночью, при свете факелов, хорканье вальдшнепов, странное гуденье выпи. «Вечером на уток», «Тяга», «Над озером» называет он свои «этюды», всегда датируя их, — важно, что это произошло в мае восемьдесят девятого или в феврале девяносто второго года.

Рерих ближе именно Аксакову, его очеркам-пейзажам, а не тургеневским сценам, в которых непременны крестьянские дети, егеря, лесники с их приметами обитателей жиздринского или болховского уезда, с их заботами, не отпускающими и в лесной чащобе. С явной симпатией относится он к Михайле, но и тот никогда не выходит на первый план, существует в рассказе лишь как собрат — наблюдатель тайной лесной жизни, но не как человек своей, отдельной судьбы.

Литературные этюды юноши — этюды-пейзажи, но не картины человеческой жизни, ее непреложной реальности, где гармонии природы противостоит дисгармония современного людского общества. Рерих видит, вернее, хочет видеть в жизни только гармонию. Только тишину, извечную радость покоя и пробуждения природы. Это ощущение гармонии, связи всего сущего, бывшего и будущего, приводит еще к одному увлечению, которое сливается с любовью к истории.

Девять лет было Коленьке Рериху, когда в «Изваре» побывал известный археолог Ивановский и показал ему древние могильники в окрестностях. Исследовал эти могильники Ивановский уже с девятилетним помощником.

Слова «археология», «раскопки», «экспедиция» привлекают многих. Тем более, что так увлекательны истории открытия древней Трои одержимым Шлиманом или росписей пещеры Альтамиры. Археолог напряженно смотрит в землю, его дочка поднимает глаза к своду: «Папа, смотри, а на потолке картинки…»

Но сенсационные открытия в археологии так же редки, как в любой другой науке. Обычные результаты раскопок — не груды золота, не мраморные статуи, но закопченные камни, угольки, осколки глиняной посуды, похожие на обломки печенья. Многие мальчики, рвавшиеся в археологические экспедиции, проработав в них сезон, уходят навсегда к другим профессиям, сохранив недобрую память о тяжкой усталости землекопной работы и не меньшей усталости, которая возникает при кропотливых осторожных действиях скальпелем и кисточкой.