Николай Рерих

Свое ощущение истории гимназист пытается выразить в литературных опытах: тщательно переписывает он в тетрадку стихотворения — «Ушкуйник», «Ронсевальское сражение», явно навеянные историческими балладами Алексея Константиновича Толстого. Старательно готовит сочинения о древнем Новгороде и княгине Ольге. Юный петербуржец, еще не бывавший в Москве, уверенно отдает предпочтение «оригинальной» древней столице перед «заграничной», новой. Учитель выводит за это сочинение четверку и синим карандашом ставит вопросительный знак —? — перед фразой: «Не правда ли, теперь Москва имеет вид, если только можно сделать такое сравнение, бабушки, у которой чепец свернулся на сторону, а Петербург подтянулся, вытянулся, словно солдат на часах».

Прошлое Земли увлекает ученика гимназии фон Мая. Огромные пространства Земли, пространства дальних стран, где города соединяют не железные дороги, но караванные тропы. Как все российские гимназисты восьмидесятых годов, читает Николай журналы «Живописное обозрение», «Вокруг света», «Природа и люди», где соседствуют описания «первого случая смертной казни посредством электричества», фантастический роман о похождениях космонавтов, запросто перелетающих с Луны на Меркурий, и бесконечные очерки об аборигенах Австралии и Америки, о битвах между крокодилами и тиграми, которые якобы наблюдали собственные корреспонденты «Вокруг света» в Индии.

Индия — излюбленная страна, откуда идут вести в журналы для юношества о сокровищах, скрытых в джунглях, о неведомых племенах, приносящих человеческие жертвы, о статуях Будды, которые с бесстрастной улыбкой смотрят на людскую суету, о самых высоких в мире горах. У родителей в гостях бывает не только химик Менделеев и правовед Кавелин; востоковед Голстунский рассказывает историю народов Азии, ученый-монголист Позднеев — о том, как уходят караваны из русского города Кяхты в голубые горы Центральной Азии, как интересна культура кочевых племен, сказания народных певцов о хане Гэсаре — провидце будущего, защитнике своего народа. Вероятно, не обходится без разговоров о трудах еще совсем молодого, но уже широко известного философа и поэта Владимира Сергеевича Соловьева, который противопоставляет изменчивую Европу недвижному Востоку.

Все дети слышат эти рассказы, но Володя привержен сельскому хозяйству, Лиля — домашнему хозяйству; слышат все, помнит только старший. Он прилежен, послушен, получает свои пятерки и четверки в классах; Константин Федорович уверен, что сын будет его преемником в юридических делах, а может быть, исполнит предсказание Карла Ивановича — неплохо быть профессором юридического факультета в ближнем Императорском университете. Сам же «будущий профессор», аккуратно раскрашивающий карту, мечтает увидеть истоки великих рек и снежные вершины, отмеченные на этой карте.

Гораздо меньше, чем другие «майские жуки», принадлежит он Петербургу, его серой осенней мороси, белым ночам, нисходящим на проспекты. Все вакации проводит гимназист в «Изваре»: до Гатчины сорок пять верст, да от Гатчины до Волосова тридцать шесть, а там — Селифан, бричка, зеленый летний лес, белый зимник рождества, пасхальная распутица.

Уже не по парку на маленьких лошадках вроде пони катается Коленька — он становится прекрасным наездником, легким на ногу пешеходом, который может пройти многие версты, уверенно ориентируясь по солнцу и звездам. Семья этому не препятствует: штольцевское, крепкое, деловое начало свойственно Рерихам; детей растят не Обломовыми, их хорошо учат и воспитывают, но не ахают: «Ушибешься!», «Голову напечет!» — когда мальчик объезжает лошадь Ласточку или попросту пилит дрова. Константин Федорович заставляет сыновей наблюдать за работой, за ремонтом. Сам он входит в тонкости сельского хозяйства, берет с крестьян за потравы, негодующе рассказывает, как мужик запустил лошадь в господский клевер, выпросил затем, кланяясь и причитая, эту лошадь (уплатив штраф в три рубля) и тут же отправился на ней воровски косить господскую траву.

На эти темы Рерих-сын пишет юмористический рассказ-этюд «Избавление» — о мытарствах некоего Павла Степаныча Уральцева, тихого книжника, которому то ли дядюшка, то ли тетушка завещали поместье «Изжарово».

Новый владелец мается с имением несказанно: клевера у него киснут, староста — плут, управляющий, остзейский немец, ворует вовсю, самому приходится читать не любимые книги, но руководство по разведению свиней.

Вероятно, здесь отразились реальные изварские хлопоты с землей, которая всегда требует единства с нею, подлинно хозяйского глаза. А Рерихи все-таки — приезжие, «городские помещики», у которых нет толстовского, некрасовского ощущения кровной связи с этими бедными деревнями и населяющими их Василиями.

Правда, Николай старательно записал местное предание под названием «Быльем поросло».