Николай Рерих

Увлечение театром также охватывает всех. Профессионалы-певцы и крестьяне разучивают оперу «Сказка о мертвой царевне и семи богатырях». Композитор — Н. Фомин, художник — Д. Стеллецкий, автор либретто — Мария Клавдиевна. Опера исполняется в талашкинском деревянном театре с расписным занавесом, с фризом Рериха. В театре пахнет сухим деревом и парижскими духами. Крестьяне в прекрасных вышитых костюмах выходят на сцену. Принаряженные крестьяне смотрят спектакль. Идет прекрасная жизнь, в которой сливаются труд и искусство. Некое Телемское аббатство создано под Смоленском; словно в единой общине, живет княгиня Тенишева, которой молчаливый муж аккуратно переводит доходы, и нищие безземельные крестьяне Смоленщины. Словно незаметно сомкнулась пропасть, разъединявшая народ и интеллигенцию. «Смягчилась ступень низших и высших», — ликует Рерих. В «Талашкине» видится ему образец грядущего Возрождения и Обновления России. «Из древних чудесных камней сложим ступени грядущего», — четко пишет он на своей фотографии, подаренной Тенишевой. Фотография эта и посейчас висит в теремке, где пахнет смолой и сухим деревом.

Категории Красоты, Знания, Труда провозглашались в «Талашкине» постоянно и торжественно — категории вечные, обнимающие жизнь и как бы стоящие над нею, возвышающиеся над бытом, в то же время долженствующие его определять.

Для своих крестьян делалось многое — доходы с брянских заводов позволяли. А уж каким образом проникать Красоте в быт крестьянина, которому определена двухклассная школа и клочок подзолистой земли, в существование рабочего, живущего в казарме с семьей на одной кровати, занавеской (из фабричного ситца) отделенной от другой кровати, на которой тоже живет семья, как проникать Красоте к шахтеру, к грузчику, к обитателю любой поволжской, тамбовской, сибирской деревни — вот этого «талашкинцы» не знали. Им чужды ригористичность, суровая категоричность учения Толстого — раздай все бедным, живи с ними, разделяй их тяготы добывания хлеба насущного. Им чужды пути социального преобразования России. Они пишут картины, делают образцы орнаментов, разучивают оперу с крестьянами. Но приходит тысяча девятьсот пятый год и оказывается, что «Талашкино» — не идиллический остров, не осуществленная утопия, а одно из реальных сел, одна из помещичьих усадеб России.

В 1905 году в Петербурге издается сборник «Талашкино». Прекрасно иллюстрированный, он славит «дело княгини Тенишевой, крепкое в неожиданном единении земляного нутра и лучших слоев культуры». Так пишет Рерих.

А в «Талашкине» в это время мужики рубят лес, отказываются работать и грозят поджогами. Волнения не минуют ни смоленское имение «Талашкино», ни тульское имение «Ясная Поляна»: бунтующей России не нужны ни безжалостные помещики, ни добрые помещики. Огромный народ стремится не к абстрактной Красоте и Добру, но к реальной свободе, к реальной земле, к подлинно свободному труду. Стремится к истинным ступеням грядущего.

Глава V Ступени грядущего

1

Великий князь Владимир Александрович — президент императорской Академии художеств. Великий князь Владимир Александрович командует войсками девятого января 1905 года. Казачьи кони топчут раненых на прямых петербургских проспектах. Художник Валентин Серов видит расстрел безоружной толпы из окна Академии художеств. Академики Валентин Серов и Василий Поленов обращаются с письмом в императорскую Академию художеств: «Мы, художники, глубоко скорбим, что лицо, имеющее высшее руководительство над этими войсками, пролившими братскую кровь, в то же время стоит во главе Академии художеств, назначение которой — вносить в жизнь идеи гуманности и высших идеалов».

Вице-президент Академии, граф Иван Иванович Толстой, огласить это письмо не решился. Тогда Серов и Поленов отказались от высокого звания академика.

В октябре 1905 года, в дни похорон Баумана, демонстраций, перестрелок рабочих с солдатами, расстрелов рабочих солдатами, Сергей Иванов бродит по московским улицам, по импровизированным лазаретам и рисует, и пишет, и процарапывает иглой по дереву убитых, раненых, шеренги солдат, собачонку, убегающую от выстрелов, крестьян, протягивающих иконы навстречу карательному отряду.

«Мирискусники» — петербуржцы, эстеты, так боявшиеся тенденциозности в живописи, заставляют вспомнить Оноре Домье своими хлесткими сиюминутными карикатурами. Не в благонамеренных юмористических журналах, не в «Будильнике», не в «Стрекозе», но в сегодняшних, ненадолго возникших, с названиями — «Жупел», «Пулемет», «Адская почта» издеваются они над царской фамилией, над всеми российскими думами, над манифестом, припечатанным кровавой пятерней карателя. «Тризна» Лансере — пируют мордастые офицеры, солдатский хор орет то ли «Рады стараться», то ли «Боже, царя храни!». «Олимп» Кустодиева — не лица, но рыла, рожи министров и сановников. «Демонстрация» Добужинского — потерянные очки, галоша, кукла, раскинувшая руки, яркая кровь на крупном булыжнике мостовой.