Николай Рерих

А ведь всего-то две недели проводят Рерихи в Уймоне; две недели живут в чистоте атамановского дома, едят воздушные пирожки с малиной, изготовленные Агафьей, младшей дочкой Атаманова, которая весело прислуживала им. И уже стоят уймонцы у своих крепких ворот, провожая взглядами вереницу лошадей, которая тянется по дороге в Усть-Коксу, ближайшее и большое поселение на самом берегу бешеной, белой — вот где истинное Беловодье! — текущей из снегов Катуни. С горы Громотухи, что встает над Коксой, в ясные дни можно еще увидеть Белуху вдали. Но уводит дорога через Усть-Кан к Чуйскому тракту, прорезающему Алтай до монгольской границы. Мимо каменных баб, мимо курганов. Еще не открыты Пазырыкские курганы, где в вечной мерзлоте спят люди в расшитых одеждах, с серебряными украшениями, и кони в полной сбруе. Эти открытия предчувствует, предсказывает Рерих. Но его путь ведет вдаль. К Бийску с его купеческими каменными особняками над быстрой Бией, через раскидистый промышленно-купеческий Барнаул — к Новосибирску, вставшему на великом транссибирском железнодорожном пути. Путь ведет через Енисей у Красноярска, через Иркутск и быструю Ангару, мимо голубого озера нежнейших тонов, над которым не стоят облака — по берегам, над землей скапливаются, а с Байкала уходят, словно не хотят бросить тень на эту прозрачную, драгоценную воду.

Поезд идет дальше — в Читу, Хабаровск, Владивосток. Рерихи высаживаются в Улан-Удэ, что означает — Город-на-Уде.

Хребет Хамар-Дабан тянется в отдалении, голубой цепью, а город раскинулся в котловине со своим базаром, белой церковью Богоматери-Одигитрии на берегу Уды, с добротными бревенчатыми домами, украшенными русской резьбой, в которую вплетается буддийский мотив «колеса жизни», и ланей, стерегущих его.

Записки о русском посольстве в Китай семнадцатого века сообщают о здешних землетрясениях и обилии рыбы:

«Этот острог стоит на высокой горе… здесь проходит граница с землями монголов. Город Удинск считается воротами в Даурию, летом сюда очень часто являются монголы».

Острог давно превратился в город, в столицу Бурятии.

Буряты и русские — разных вер, но это не мешает с давних времен сливаться двум расам, и стойкая примесь бурятской крови есть у многих забайкальцев, говорящих на «о», и русские знают здесь бурятский язык, как буряты — русский.

Останься здесь Рерихи, они нашли бы предметы тибетского искусства, индийскую скульптуру, буддийские иконы, писанные на шелку, книги, печатанные в Лхасе, бережно завернутые в шелковые платки. Приметы нового уже явственны в городе, и в русских селах, и в бурятских аймаках — школы, больницы, клубы и «красные юрты», партячейки, профсоюзы, то же стремление к знаниям, которое охватило всю огромную страну.

Но Рерихи не задерживаются в Улан-Удэ. Здесь их снова ожидает караванная дорога на весь остаток — огромный остаток! — путешествия. Сначала, правда, путь недалек и нетруден. До русской границы на юг, по прямой — около двухсот пятидесяти километров. Дорога уезженная, можно сказать, идеальная. Да и какой же ей быть, если около двухсот лет тянулись этой дорогой чайные караваны и чай отсюда расходится по всей России. Кяхта — перевалочный пункт великого чайного пути из Китая в Россию. В Кяхту, город на монгольской границе, и лежит путь Рерихов.

Декабристский путь — в песчаный Селенгинск были сосланы братья Михаил и Николай Бестужевы, поездки в ближнюю Кяхту были их отрадой ровно сто лет тому назад. Николай Бестужев писал образа для кяхтинской церкви, писал портреты кяхтинских обывателей. Местные жители чтут память декабристов — их вещи, как реликвии, бережно хранятся в семьях старожилов. Из поколения в поколение передаются рассказы о декабристах, об их жизни в ссылке — и это не только в Кяхте, но на всем огромном протяжении мест ссылок декабристов — от северного Туруханска на Енисее до южного Прибайкалья, где люди бережно сметают песок с каменных памятников Бестужевым.

Любители стандартных эпитетов, те, которые Сринагар называли «индийской Венецией», и Кяхту называли — «забайкальский Париж».

Но Кяхта была Кяхтой, хотя обитательницы ее зачастую выписывали шляпки из Парижа, а из Лондона доставлялся туда (через Китай!) в тюках с чаем герценовский «Колокол» и иная запретная литература.

Кяхта — крупнейшая торговая слобода, сюда везут ситцы, пресловутые тульские самовары, волжскую икру; сюда везут шелка, а больше всего чай, который расходится по всей России.

В городе жили многие купцы-миллионеры, знатоки чайного дела. Причем воротилы кяхтинские были людьми широкими и достаточно просвещенными — в особняках собирались прекрасные библиотеки, коллекции китайских, монгольских редкостей (перешедшие затем в кяхтинский музей, они сделали его одним из интереснейших в России), картины.