Николай Некрасов

Новое направление, которое предложил Некрасову Кавелин, состояло в том, чтобы сблизиться со славянофилами, объявить своими новыми ценностями нацию, народ и патриотизм. Эти понятия стали важнейшими в официальной идеологии, а потому выдвижение их «Современником», по мнению Кавелина, должно было быть благосклонно воспринято наверху как демонстрация требуемой готовности содействовать. До некоторой степени такое направление не было чуждо настроениям Белинского, в последние годы жизни отчасти благоволившего славянофилам, что отразилось, к примеру, в его высокой оценке стихотворений Кольцова и полемике с Валерианом Майковым. При этом Кавелин предлагал не реальный союз с властью, которую он ненавидел не меньше Белинского, но своего рода мимикрию. Проповедуя народность и патриотизм, «Современник» должен был вкладывать в эти понятия собственное содержание, отстаивать ценности, совершенно чуждые правительственной идеологии. Грановскому Кавелин писал об этом откровенно: «Всего отвратительней, что в этих возгласах в пользу России, патриотизма русского, в этих ругательствах Европе слышится очень явственно один камертон: власть Николая Павловича, ее сохранение и обеспечение во веки веков. Будь это истинно национальное движение — можно было бы с ним не соглашаться, но, по крайней мере, его уважать. Но покуда это движение в Петербурге — лицемерная интрига немецкой династии, прикрывающейся русским именем, и воскурение фимиама со стороны подлой дворни, царских холопьев… патриотическая маска, надетая лицемернейшим из правительств и вдобавок самым невежественным, какое себе представить можно, может быть эксплуатирована в пользу истинного патриотизма. Они и мы будем разуметь розное; но наружность — та же. Например, ломать русскую историю на новый лад можно…»

Видимо, бывшему «москвичу» удалось убедить Некрасова в правильности такой тактики. В пространном редакционном объявлении «Об издании «Современника» в 1849 году», опубликованном в номере «Московских ведомостей» от 30 сентября, утверждалось: «Очевидно и несомненно стало, что у нас свое дело, своя задача, своя цель, свое назначение, а потому и своя особенная дорога, свои особенные средства. Чувство народной самобытности и историческое, практическое разумение, подготовленные в последнее двадцатилетие совокупными усилиями правительства и частных лиц, теперь окончательно получили у нас право гражданства. Такое приобретение вносит новые условия в наше бытие, обогащает его новыми данными и потому, по всей справедливости, должно составить начало новой эпохи в нашей истории, нашем умственном и нравственном развитии. Теперь, более чем когда-нибудь, мы должны обратиться на самих себя, сосредоточиться, глубже вглядываться в свою народную физиономию, изучать ее особенности, проникать внимательным оком в зародыши, хранящие великую тайну нашего, несомненно великого, исторического предназначения».

Неизвестно, что произошло, однако уже как минимум в ноябре курс решили не менять: редакция выпустила отдельной брошюрой, приложенной к двенадцатому номеру журнала за 1848 год, новое объявление об издании «Современника» в 1849 году, как бы дезавуирующее предшествующее. Это объявление было в несколько раз короче, и о направлении журнала в нем говорилось так же лаконично, как и обо всём остальном: «Весь этот отчет о деятельности редакции «Современника» в 1848 году представили мы здесь подписчикам нашим для того, чтобы, объявляя о продолжении журнала, сказать им коротко, что ничто не изменится в издании его в следующем году. Мы будем издавать журнал наш на тех же основаниях, при содействии тех же сотрудников и руководствуясь теми же соображениями; итак, кому нравился наш журнал доныне, тот может оставаться его читателем и на следующий год, с полной уверенностью, что журнал хуже не будет».

Можно только гадать, что заставило Некрасова отказаться от лицемерного патриотизма. Возможно, этот эпизод — просто проявление короткой слабости, замешательства поэта, заставившего сделать неверный шаг, в котором он быстро раскаялся. В любом случае несомненно, что и от нового направления, и от услуг Кавелина отказались. Некрасов решил не делать каких-либо заявлений, призванных продемонстрировать правительству свое «исправление» (кроме обычных ритуальных формул, неизбежных для всякого подцензурного издания). Он вернулся к тактике выжидания: максимально воздерживаться одновременно и от шагов, могущих повлечь за собой репрессии в отношении журнала и его редакции, и от того, что скомпрометировало бы его в глазах либеральной общественности, издавать журнал вообще без ярко выраженного направления до тех пор, пока не появится возможность выражать его открыто.