Николай Некрасов

«Скажу тебе, любезный друг, что объявление в 11 № «Отечественных] зап[исок]» (где означены заготовленными статьи многих наших сотрудников самых капитальных и на которых основывался перевес нашего журнала) нас чрезвычайно сконфузило. Я еще понемногу креплюсь, но Белинский впал в совершенное уныние, которое в самом деле весьма основательно. Как ни смотри на дело, а «Совр[еменник]» всё-таки находится в соперничествующем отношении к «Отечественным] зап[искам]». Чем же он мог взять верх над ними? Явным перевесом, но перевес этот уничтожен: публика видит теперь, что в «Отечественных] зап[исках]» она будет иметь статьи тех же, которых получила бы и в «Соврем[еннике]», а между тем к этому еще у «Отечественных] зап[исок]» перевес девятилетней хорошей репутации, исправности доказанной, привычки и пр. Ты скажешь, перевес остался в Белинском? Но в нынешнем году у нас статей Белинского почти не было, и, стало быть, в глазах у публики и этого перевеса не существует, ибо не имеет она основания думать, что в следующем году Белинский будет деятельнее.

Ты еще, может быть, скажешь, что найдутся подписчики и для нас и для него. Нет, выписывать два журнала с одним направлением и с одинаковыми сотрудниками — не у многих явится охота.

Конечно, у нас остались еще некоторые преимущества, но они известны только нам, и публика в них входить не может и не станет. Они обнаружатся, но уже будет поздно, — дело решат последние два месяца нынешнего года, и, нет сомнения, значительной прибыли подписчиков нам ожидать нельзя. Я положительно уверен, что у нас прибудет разве каких-нибудь сто подписчиков].

Между тем мы в нынешнем году с лишком 25 тысяч в убытке. (В декабре, после 12-й книжки, я окончу годовой счет и, пожалуй, пришлю тебе копию для подтверждения этого.) Надеясь на следующий год, мы тратили без оглядки: мы дали 400 листов вместо 250, мы дали оригинальных листов двумя третями больше, чем «Отечественные] зап[иски]». Сообрази эту разницу: переводный лист относится к оригинальному, как 50 р[ублей] ассигнациями] к 175. Наконец, мы платили с листа больше и значительно! Конечно, всё это мы делали добровольно, но если б мы знали, что нам должно надеяться только на себя, необходимость заставила бы нас действовать иначе. Конечно, может быть, мы не должны были простирать так далеко своих надежд, но за ошибку мы платимся слишком сильно.

Даже свистун Панаев и тот приуныл и ходит живым упреком мне, и можешь представить, как приятно мое положение: никто тут не виноват, потому что я затеял дело и втянул Панаева, я за всё брался и ручался, — конечно, я виноват, — и еще более тем виноват, что в моих руках всё-таки было настолько средств, чтоб вести дело без убытков, только не претендуя на первенство между журналами. Но я не сообразил и не предвидел.

Я знаю, что наши приятели худа нам не желают, а желают добра, но уверяю тебя, что в настоящем случае они сделали гораздо больше вреда нам, чем пользы Краевскому».

Вероятно, друзья Белинского не хотели порывать с Краевским не только из стремления обеспечить свои интересы. У них практически с самого начала были причины разделять Белинского и «Современник», не считать журнал «его» собственным предприятием. С журналом же Некрасова (Панаева в качестве серьезного «игрока» никто, конечно, не рассматривал) они хотели вести дела как минимум осмотрительно и тем более не готовы были заключить какой-то эксклюзивный договор, публично связав с ним свое имя и литературную репутацию. Столь отчужденное отношение к человеку, которому они совсем недавно безоговорочно доверяли, было обусловлено драматическими событиями, произошедшими в первые месяцы 1847 года.

С самого начала идея Некрасова вести дела по будущему журналу, делая ставку на главенство в нем Белинского и рассчитывая на материал его сборника, при этом не ставя в известность самого критика, выглядит рискованной не только в коммерческом, но и в моральном плане. Ощущение, что Некрасов и Панаев решают за Белинского, сохраняется на протяжении всего подготовительного периода: критик не принимает участия ни в каких «делах» по изданию, его имя не фигурирует ни в каких официальных бумагах, связанных с журналом. Это, конечно, объясняется и известной непрактичностью Белинского, и сомнительностью его фигуры для правительства. И всё же такая готовность Белинского совсем устраниться от дел вызывает удивление.