Николай Некрасов

Всё это также было принято Некрасовым и осталось его идеалом писателя, редактора, издателя до конца жизни. Как ни странно, это было в том числе прагматично, поскольку войти в тот круг, в котором главенствовал Белинский, стать частью этого круга, не имея никаких убеждений или имея убеждения «неблагородные», было нельзя. Допускались нюансы, личные предпочтения, расхождения в деталях, но базовые ценности должны были быть общими, приемлемыми для всех единомышленников. Кроме того, Некрасов чувствовал, что в новую эпоху было выгоднее иметь убеждения, чем не иметь их. Убеждения, страстно и ярко отстаиваемые, выводили в люди, поднимали на вершины литературы и журналистики; люди без убеждений оставались в убогой массе «литературных тлей».

Белинский не только заполнил идейный вакуум, позволил обрести жизненные ценности, но и свел его с людьми своего круга и сделал это намеренно, считая «ученика» ценным приобретением для них всех. Иван Сергеевич Тургенев вспоминал, как Белинский «летом 1843 года… лелеял и всюду рекомендовал и выводил в люди Некрасова». На квартире у Белинского Некрасов познакомился с Тургеневым (и это, думается, второе по значению его знакомство в это время), только что издавшим поэму «Параша» — первое серьезное произведение, понравившееся Белинскому. Несомненно, Белинский же представил его Василию Боткину, Павлу Анненкову, Константину Кавелину, Николаю Тютчеву, Михаилу Языкову и другим петербургским литераторам и просто близким ему людям. Сделалось существенно более близким знакомство Некрасова с Панаевым. Позднее он познакомился с Герценом, Огаревым, историком Тимофеем Николаевичем Грановским, врачом и переводчиком Николаем Христофоровичем Кетчером и другими представителями уже московской части круга Белинского. А. Я. Панаева в воспоминаниях передает (может быть, не очень точно), как примерно Белинский представлял Некрасова своим друзьям и единомышленникам:

«Когда коснулись низменной литературной деятельности Некрасова, то Белинский на это ответил:

— Эх, господа! Вы вот радуетесь, что проголодались, и с аппетитом будете есть вкусный обед, а Некрасов чувствовал боль в желудке от голода, и у него черствого куска хлеба не было, чтобы заглушить эту боль!.. Вы все дилетанты в литературе, а я на себе испытал поденщину. Вот мне давно пора приняться за разбор глупых книжонок, а я отлыниваю, хочется писать что-нибудь дельное, к чему лежит душа, ан нет! надо притуплять свой мозг над пошлостью, тратить свои силы на чепуху. Если бы у меня было что жрать, так я бы не стал изводить свои умственные и физические силы на поденщине».

Друзья Белинского были вынуждены глядеть на Некрасова глазами своего лидера, видя в нем воплощение идеального предпринимателя, практического человека, честного труженика, существенно недотягивающего до их уровня образованности, неспособного говорить с ними о тонкостях гегелевской или прудоновской философии, но «честного», разделяющего их ценности, их веру.

Однако нельзя сказать, что Некрасов был для друзей Белинского совершенным «чужаком». В некотором отношении он был даже ближе Тургеневу и Герцену, чем аскетичному и жившему почти исключительно духовными интересами критику. Как Тургенев или Огарев, Некрасов был «барин» по происхождению и с улучшением материального положения вновь обрел барские вкусы и привычки: любил охоту, изысканную еду, вино, шампанское, женщин. Эти привычки культивировались (хотя, возможно, несколько вульгаризировались) и в театральной и околотеатральной среде, в которой Некрасов провел несколько богемных лет. Такой гедонизм был вовсе не чужд и компании западников. Герцен в «Былом и думах» описал собрания своего университетского кружка не только как пир духа, но и как пиршество в буквальном смысле: «Наш небольшой кружок собирался часто то у того, то у другого, всего чаще у меня. Рядом с болтовней, шуткой, ужином и вином шел самый деятельный, самый быстрый обмен мыслей, новостей и знаний. <…> Но внимание всех уже оставило их, оно обращено на осетрину; ее объясняет сам Щепкин, изучивший мясо современных рыб больше, чем Агассис[21] — кости допотопных. Боткин взглянул на осетра, прищурил глаза и тихо покачал головой, не из боку в бок, а склоняясь; один К[етчер], равнодушный по принципу к величиям мира сего, закурил трубку и говорит о другом». Эту любовь к «радостям жизни» Некрасов вполне разделял, и на бытовом уровне (одном из наиболее чувствительных для человеческого общежития), во вкусах, привычках различий между ним и друзьями Белинского было немного. Можно предположить, что и любовь к карточной игре, быстро превратившаяся у Некрасова в страсть и своего рода «профессию», не была унаследована им от отца, а развилась под влиянием новых знакомых: Белинский имел привычку играть в преферанс (и Некрасов постоянно стал составлять ему компанию), позднее страстным картежником стал Грановский. Азарт легко воспринимался кругом Белинского как одно из удовольствий, в которых незачем себе отказывать развитому человеку.