Николай II: жизнь и смерть

17(17!) сентября, незадолго до Октябрьского переворота, Николай заканчивает 50-ю тетрадь дневника — последнюю, которую он доведет до конца. И начинает новую, которую допишет только до середины… 51 — нумерует ее царь. «Начата в Тобольске».

«18 сентября 1917 года. Понедельник».

Этой записью начинается роковая последняя тетрадь. «Осень в этом году здесь замечательная. Сегодня в тени было 15 градусов, и совсем южный теплый воздух. Днем играл с Валей в городки, чего не делал много лет… Нездоровье Ольги прошло, она сидела на балконе долго с Аликс… Написала мамґа письмо через цензуру Панкрато-ва».

Продолжается монотонная жизнь. И они развлекают себя любительскими спектаклями. Месье Жильяр и, конечно, девочки, и сам царь — актеры. «Репетили пьесу… Сыграли очень дружно маленькую пьесу… много смеху было».

Николай выступает в главной роли в чеховском «Медведе». Он играет «нестарого помещика», приехавшего получать долг у вдовушки с ямочками на щеках и влюбившегося в нее.

«18 февраля… Шла наша пьеса („Медведь“), в которой играли: Ольга, опять Мария и я. Волнений в начале представления было много, но, кажется, сошло хорошо».

Он стоит на коленях перед Ольгой, играющей вдовушку. «Люблю, как никогда не любил: двенадцать женщин я бросил, девять бросили меня, но ни одну я не любил так, как вас».

Можно представить смех сидящих в зале при этих его словах. Смеется даже Аликс. Как она теперь редко смеется!

Там же, в красном с золотом томике чеховских пьес (издание Маркса), находившемся в тобольском доме, вместе с «Медведем» были напечатаны «Три сестры» и «Вишневый сад»…

Я все воображаю их голоса — там, за дверью комнаты, где живет царица. Горит камин, но холодно. Сибирские морозы. Николай мерным гвардейским шагом меряет комнату, Ольга и Мария готовят роли… А царица, как всегда, полулежит в кресле-каталке. Ее скорбный профиль.

Голос Ольги: — Сегодня Евгений Сергеевич (доктор Боткин. — Авт.) рассказал на прогулке, что где-то в этих краях находится усадьба, которую описал писатель Чехов в пьесе «Три сестры».

Голос Аликс: — Я думаю, вернее будет сказать — «находилась». Все усадьбы давно сожгли.

Ольга: — Папа любит Чехова, и почему бы нам не сыграть большую пьесу «Три сестры»?

— Неудачная мысль. — (Это Аликс. Это ее голос.) — Я хорошо ее помню: эти «три сестры» все жаловались, как им плохо живется, все ждали будущего… Надеюсь, они довольны теперь тем, что получили?

Ольга смеется, а может быть, это Мария смеется.

— У господина Чехова есть еще пьеса: продают старинное имение. Там есть сцена: госпожа — хозяйка имения спрашивает: «Кто купил наше имение?» И тогда мужик, сын их бывшего лакея, гордо кричит ей: «Я купил». — (Это голос Ольги.)

— Ну что же, эта пьеса очень ко времени. И почему бы, действительно, не сыграть ее вам? — (Голос царицы.)

— А кто же будет играть сына лакея? — (Это Мария.)

— Эту роль сейчас сыграют многие. Множество лакейских детей заправляют теперь поместьями, которые они еще не успели сжечь.

— Там есть еще недоучившийся студент.

— На эти роли вам уже актеров не сыскать. Все в Петрограде комиссарами.

— О нет, здесь ходит такой… В студенческой тужурке, и все время норовит столкнуться с Татьяной в коридоре. Я сама видела. — (Это, конечно, опять смешливая Анастасия.) Мы запомним эту фразу о студенте в тужурке. Мы его еще вспомним: молодой человек в студенческой тужурке, который бродил по дому зимой 1918 года.

— Кстати, Ваше Величество. И у меня в этой пьесе тоже возможна роль. — (Это его голос с гвардейским акцентом — то есть с неожиданными ударениями, как при словах команды.) — Я хорошо помню эту пьесу: там есть человек, с которым все время случаются беды. До смешного все идет прахом. И все называют его — «Тридцать три несчастья»…

Я слышу их голоса — там, в темноте, в исчезнувшем доме, в исчезнувшем времени.

«ТОШНО ЧИТАТЬ… ЧТО ПРОИЗОШЛО В ПЕТРОГРАДЕ И МОСКВЕ!»

И наступил Октябрь.

Засыпанный снегом Тобольск дремал, и никто не знал о событиях в Петрограде. Просто вдруг перестали приходить газеты. В эти дни он читал «1793 год» Гюго.

«10 ноября. Снова теплый день — дошло до нуля. Днем пилил дрова. Кончил 1 том „1793 год“…»

Эту книгу он, конечно же, не читал вслух. Но Аликс не могла не увидеть ее. И не могла не вспомнить: Версаль, Консьержери, казнь королевской четы…

«11 ноября. Давно газет уже никаких из Петрограда, не приходило также и телеграмм. В такое тяжелое время это жутко».

17(17!) ноября он узнал о захвате власти большевиками.

«17 ноября… Тошно читать описание в газетах того, что произошло две недели тому назад в Петрограде и Москве! Гораздо хуже и позорнее событий в Смутное время».

Комиссар Панкратов записал в эти дни:

«Он был очень угнетен, но более всего угнетен… разграблением винных подвалов в Зимнем дворце.

— Неужели господин Керенский не мог приостановить это своеволие?

— По-видимому, не мог. Толпа, Николай Александрович, всегда остается толпой.

— Как же так? — вдруг желчно спросил царь. — Александр Федорович поставлен народом. Такой любимец солдат… Что бы ни случилось — зачем разорять дворец, зачем допускать грабежи и уничтожение богатств?»