Николай II в секретной переписке

Дорогая моя мученица, я не могу писать, сердце слишком полно, я люблю Тебя, мы любим Тебя, благодарим Тебя и благословляем, и преклоняемся перед Тобой, целуем рану на лбу и глаза, полные страдания[1122]. Я не могу найти слова, но Ты все знаешь, и я знаю все, расстояние не меняет нашу любовь — души наши всегда вместе и через страдание мы понимаем еще больше друг друга. Мои все здоровы, целуют Тебя, благословляют, и молимся за Тебя без конца.

Я знаю Твое новое мучение — огромное расстояние между нами, нам не говорят, куда мы едем (узнаем только в поезде), и на какой срок, но мы думаем, что туда, куда Ты недавно ездила[1123] — святой зовет нас туда и Наш Друг[1124].

Не правда ли, странно, и Ты знаешь это место. Дорогая, какое страданье наш отъезд, все уложено, пустые комнаты — так больно, наш очаг в продолжении 23 лет. Но Ты, мой Ангел, страдала гораздо больше! Прощай. Как-нибудь дай мне знать, что Ты это получила. Мы молились перед иконой Знаменья[1125], и я вспоминала, как во время кори она стояла на Твоей кровати[1126]. Всегда с Тобой; душа и сердце разрывается уезжать так далеко от дома и от Тебя и опять месяцами ничего не знать, но Бог милостив и милосерден, Он не оставит Тебя и соединит нас опять. Я верю в это — и в будущие хорошие времена. Спасибо за икону для Бэби.

Царь сестре Ксении23 сентября 1917 г. Тобольск.

Дорогая моя Ксения[1127],

Недавно получил я Твое письмо из города от 23-го марта — ровно полгода тому назад написанное. В нем было два образка, один от Тебя, другой от M. Труб. Благодарю за него сердечно и ее тоже. Давно, давно не виделись мы с Тобой. Я тоже надеялся, что Тебе тогда удастся заехать к нам до Крыма. А как мы надеялись, что нас отправят туда же и запрут в Ливадии, все-таки ближе к вам. Сколько раз я об этом просил Керенского. Мишу я видел 31-го июля вечером; он выглядел хорошо[1128]. А теперь бедный сидит тоже арестованный, надеюсь, ненадолго[1129]. Мы слышали, что Ты себя неважно чувствовала и еще похудела летом.

Здесь мы устроились вполне удобно в губернаторском доме с нашими людьми и M.Gilliard[1130], а сопровождающие нас — в другом доме напротив через улицу. Живем тихо и дружно. По вечерам один из нас читает вслух, пока другие играют в домино и безик.

Занятия с детьми налаживаются постепенно, так же как в Ц. Селе.

За редкими исключениями осень стоит отличная; навигация обыкновенно кончается в середине октября, тогда мы будем более отрезаны от мира, но почта продолжает ходить на лошадях.

Мы постоянно думаем о вас всех и живем с вами одними чувствами и одними страданиями.

Да хранит вас всех Господь. Крепко обнимаю Тебя, милая моя Ксения, Сандро и деток.

Твой старый

Ники.

Царица А.В. Сыробоярскому Сентябрь 1917 г. Тобольск.

Так странно раненых не видеть, быть без этой работы. 15-го августа было бы три года, как работали в лазарете, но наша отставка это испортила. Но мне всегда хочется надеяться, что вдруг, если много работы будет и не хватит рук, опять вернут на место. Что почувствуют старые раненые, если опять их привезут — и старых сестер найдут? Но это фантазия — не сбудется. И без нас довольно сестер милосердия. Но сомневаюсь, чтобы все так любили работу, как мы, чувствовали, что помогаешь, облегчаешь. Иногда очень больно делаешь, обижаешь невольно. Так чудно потом... Страшно интересны все операции. А сколько новых знакомых нашли, только мое здоровье мешало мне ездить в другие лазареты, и это было жалко, и очень сожалею, но сил не хватало последний год.

Сестра.

Царица М.М. Сыробоярской 17 октября 1917 г. Тобольск.

Мои мысли Вас много окружают. Столько месяцев ничего о Вас не знала, и Вы мои 7 писем не получили. Только 2. Письмо последний раз, в конце июля. Перестала почти писать, только изредка. Боюсь другим повредить. Выдумают опять какую-нибудь глупость[1131].

Никто никому не верит, все следят друг за другом. Во всем видят что-то ужасное и опасное. О, люди, люди! Мелкие тряпки. Без характера, без любви к Родине, к Богу. Оттого Он и страну наказывает.

Но не хочу и не буду верить, что Он ей даст погибнуть. Как родители наказывают своих непослушных детей, так и Он поступает с Россией. Она грешила и грешит перед Ним, и недостойна Его любви. Но Он Всемогущий — все может. Услышит, наконец, молитвы страдающих, простит и спасет, когда кажется, что конец уже всего. Кто свою Родину больше всего любит, тот не должен веру потерять в то, что она спасется от гибели, хотя все идет хуже. Надо непоколебимо верить. Грустно, что рука его[1132] не поправилась, что не придется вернуться на старое место — но это лучше. Невыносимо тяжело и не по силам было бы. Будьте бодрой. Оба не падайте духом. Что же делать, придется страдать, и чем больше здесь, тем лучше там. После дождя — солнце, надо только терпеть и верить. Бог милостив, своих не оставит. И Вы увидите еще лучшие дни. Александр Владим. Молод — много впереди. Надо перенести смертельную болезнь, потом организм окрепнет и легче живется и светлее. Молюсь всем сердцем, нежно обнимаю.