Николай II в секретной переписке

Милый, прости мое вмешательство в дела, меня не касающиеся, но это крик души Эриванца (нарочно не называю фамилии), дошедший до нас. Они узнали, что “допускается полк. Груз. п. Мачабелли” и с тревогой ждут, действительно ли он получит этот полк. Мач. был обещан первый свободный полк в дивизии, этот милый человек — совершенство во всех отношениях, уважаем, любим в течение 37 лет (но он не подходит в данном случае). Он много раз временно командовал разными полками, в случаях болезни командиров, например — долгое время командовал Мингрельским полком, когда заболел командир последнего. Теперь этот командир произведен в генерал-майоры — еще 5 месяцев тому назад — и продолжает командовать полком, что, думается мне, против правил армейских полков, — дай ему какое-нибудь назначение, а Мач. назначь туда, так как он теперь очень хорошо знает Мингр. полк, и все пойдет великолепно. Увы, Эрив. п. оказался свободным первым. “Именно теперь полку нужен настоящий хозяин — командир полка, который бы все ввел обратно в старое русло и кот. бы мог лично сам во всем разобраться и все поставить по своим местам справедливо и здраво, как это должно быть по закону и как раньше было в полку! Командир нужен совершенно незнакомый полку человек, самостоятельный, из другой совершенно среды ему сразу все будет ясно, как свежему человеку, и тогда только, только при этом условии, полк снова станет таким, каким он был раньше — до Мдивани. Бог знает, что грозит нашему полку, какой раскол, если именно теперь не будет настоящего главы полка. Полк. Мачабели, добрейшей души человек, мягкий, покладистый, общий любимец всей дивизии, скромный и т.д. — все время находящийся рядом с полком, свой же человек в полку, но все решительно, кроме него, будут в полку командовать. Да к тому же он больше друг, по своей фамилии, роду, происхождению, “тех”... Чтобы Эрив. п. именно теперь получил бы команд.., кот. бы всякое “они” — “мы” в корне вырвал бы и командовал бы нашим древним полком для настоящей славы его, а не для окончательного раскола”. Не говори никому об этом письме. Но содержание его совпадает с тем, о чем просил теперь Силаев, опостороннем (быть может, гвардейце), который мог бы приостановить разрушение твоего великолепного, дорогого нашему сердцу полка. — Мач. ангел, но он слишком мягок и притом груз., что именно сей час неудобно для полка, в котором имеются разные партии.

Ц. ставка. 30 сент. 1916 г.

Моя бесценная женушка!

Горячо благодарю тебя за милое письмо.

Беляев только что вышел от меня. Он посылается в Румынию в качестве советника и главы военной миссии, по примеру французов. Вчера я принимал румынского генерала, уезжавшего в Бухарест. — У Павла бодрый и хороший вид. Он нашел здесь уютный домик и окончательно устроился. Он просил разрешения приходить только к чаю, так как предпочитает обедать и завтракать дома. После 5-го он посетит гвардию. Сегодня вечером я приму сербских офицеров, которые привезли мне и, — по-видимому, всем вам, военные медали! Я совершенно не представляю себе их орденов.

Погода теплая, но очень ветрено, с переменным дождем и солнцем. Мы все же поедем кататься по реке. С самого лета у меня было только три свободных вечера после обеда; 2 вечера я играл в домино, а в третий разбирал фотографии в альбоме, чтобы сразу их наклеить. Я горячо радуюсь нашему скорому свиданию!

Больше ничего интересного не могу прибавить. Храни тебя Бог, мое любимое Солнышко! Нежно целую тебя и девочек; ее также. Надеюсь, что дорога не утомит тебя.

Навеки твой горячо любящий старый

Ники.

Ц.С. 1 октября 1916 г.

Мой родной, милый!