Николай II

«6-го июня. Духов день. Поразительная жара — 23° в тени. После доклада принял на ферме 14 человек земских и городских деятелей с бывшего в Москве недавно съезда. Завтракали одни. Днем баловались с детьми на море, они барахтались и возились в воде. Затем в первый раз купался в море при 14 ¹/₄° — низкая температура, но зато освежительная. Пили чай под зонтиком. Принял Алексеева и Танеева. После обеда сидели на балконе; опять с юго-запада шла одна гроза за другою с эффектными молниями».

Еще более, чем политическими событиями, Николай II был обеспокоен военной обстановкой, его волновали восстания, которые последовали за восстанием на броненосце «Потемкин». 20 июня он писал: «На «Пруте» были тоже беспорядки, прекращенные по приходе транспорта в Севастополь. Лишь бы удалось удержать в повиновении остальные команды эскадры! За то надо будет крепко наказать начальников и жестоко мятежников». И несколько дней спустя: «Дал бы Бог, чтобы эта тяжелая и срамная история поскорее окончилась».

Поражение под Цусимой угнетает его больше, чем все остальное: «Сегодня стали приходить самые противоречивые вести и сведения о бое нашей эскадры с японским флотом — все насчет наших потерь и полное молчание об их повреждениях. Такое неведение ужасно гнетет». И несколько дней спустя: «Теперь окончательно подтвердились ужасные известия о гибели почти всей эскадры. Сам Рожественский раненый взят в плен! День стоял дивный, что прибавляло еще больше грусти на душе».

Манифест 17 февраля

С 18 февраля страна в волнении ожидала заключений комиссии Булыгина, которая должна была определить условия созыва совещательного собрания — Государевой думы. Царь сам выбрал дату оглашения — 6 августа, Праздник Преображения. Из выдвинутых требований было принято только тайное голосование; не приняли ни всеобщего голосования, ни равного представительства — утвердив сословное, — ни прямого голосования.

Ответ был почти единодушным: «Это изобретение чиновников-скопцов». Большинство революционных партий — социалисты-революционеры, меньшевики и большевики отказались участвовать в этой «комедии выборов». «Союз союзов» обещал ответить на это всеобщей забастовкой, и после долгих дискуссий в университетах и на заводах она разразилась с невиданной силой. Николай II писал: «Забастовки на железных дорогах, начавшиеся вокруг Москвы, дошли до Петербурга, и сегодня забастовала Балтийская. Манухин и представляющиеся еле доехали до Петергофа. Для сообщения с Петербургом два раза в день начали ходить «Дозорный» и «Разведчик». Милые времена…»

Забастовка приобрела особенно острый характер после того, как распространился слух, будто делегаты железнодорожников, вызванные в Санкт-Петербург для обсуждения вопроса о пенсиях, были все арестованы. Слух оказался ложным. Однако известие о приказе генерал-губернатора Трепова солдатам не было ложным: «Холостых залпов не давать, патронов не жалеть» (14 октября 1905 г.).

Три дня спустя перед угрозой восстания и после призыва Петербургского Совета «сбросить оковы векового рабства», когда забастовки распространились уже на государственные учреждения и даже на Сенат, Николай II, видя, что сам Трепов советует ему пойти на уступки и что ему не удастся найти другого генерала, способного подавить мятеж, послушался наконец совета Витте и согласился с некоторыми пунктами его доклада. В этом меморандуме министр писал: «Столкновения с полицией и войсками, бомбы, стачки, события на Кавказе, волнения в учебных заведениях, аграрные вспышки и т. п. важны не столько сами по себе, сколько по их отражению на зрелых и уравновешенных слоях общества, в которых нет против них серьезного противодействия; крайние политические воззрения существуют всегда и везде… Законодательные акты 6 августа изменили общественное настроение весьма слабо. Они запоздали, и они не сопровождаются таким изменением в управлении, которое прямо вытекает из возвещенного преобразования. За время с 18 февраля события, с одной стороны, и вихрь революционной мысли, с другой, унесли общественные идеалы гораздо дальше. Закрывать глаза на это нельзя».

Витте также убеждал Николая II в том, что слово «конституция» не должно само по себе внушать ему страх.

Николай II уступил, выдвинув условие, чтобы все было обставлено торжественно. Итак, он решил даровать манифестом 17 октября Думу и столь ожидаемые свободы.

Манифест о свободах — как его называли — содержал три обещания:

«1. Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов.