Манифест 17 октября не погасил революционного пожара, который достиг наивысшего накала в конце 1905 года. Забастовки, митинги, манифестации, погромы усадеб, террористические нападения на должностных лиц, восстания в армии и флоте в первые недели «весны свободы» лишь множились. В середине декабря дело дошло даже до вооруженного восстания в Москве. За несколько дней до того царь принял представителей монархических организаций, которые чуть ли не в ультимативной форме потребовали от монарха отменить манифест и подтвердить незыблемость царской власти. Отвечая им, Николай II сказал: «Манифест, данный Мною 17 октября, есть полное и убежденное выражение Моей непреклонной и непреложной воли, и акт, не подлежащий изменению».
Первое время после 17 октября С. Ю. Витте находился в состоянии растерянности. Царь, предоставив главе правительства большие полномочия, ждал решений и действия, а исполнительная власть находилась в состоянии паралича. В письмах матери Николай II писал: «Вообще он (Витте. —
Главе кабинета не удалось договориться о деловом сотрудничестве с представителями либеральных общественных кругов, хотя некоторым известным деятелям и предлагались министерские посты. Но свое согласие на занятие министерского кабинета эти «радетели и спасатели» обставили такими условиями и оговорками, принять которые было невозможно. Витте жаждал лавров и изъявлений восторгов, но их не было ни с чьей стороны. Он явно недооценил инерционных сил революции и, конечно, не предполагал, что после манифеста вместо успокоения в стране усилятся антигосударственные выступления.
Власть сделала невероятные уступки, а результат оказался обратный ожидаемому. От правительства требовалось принять силовые решения, и они принимались. Войска для усмирения беспорядков использовались многократно. Имелось много жертв и разрушений. События произвели на многих сильное впечатление. Резко изменились и взгляды главы кабинета. Эта неожиданная метаморфоза озадачила царя, который в письме к матери заметил: «Витте после московских событий резко изменился; теперь он хочет всех вешать и расстреливать. Я никогда не видал такого хамелеона».
Подпись под Манифестом 17 октября далась императору нелегко. Он долго переживал, колебался, но в конце концов принял то решение, которое не отвечало его собственным представлениям, но, как его убеждали окружающие, было необходимо стране, благу России. К этому последний царь всегда был очень чувствителен и мог переступить через собственные взгляды во имя благополучия империи. Когда Николай II подписывал манифест, он не сомневался, что у власти достаточно сил для подавления «крамолы».
Царь не прибег к этому средству по причинам, о которых поведал в письме матери, с которой был всегда абсолютно откровенен. Говоря о возможности применения жестких мер, заметил: «Но это стоило бы потоков крови и в конце концов привело бы неминуемо к теперешнему положению, т. е. авторитет власти был бы показан, но результат оставался бы тот же самый и реформы не могли бы осуществляться». Здесь примечательны последние слова. В 1905 году Николай II уже не сомневался, что реформы нужны, что их непременно надлежит проводить. Речь теперь шла о том, как это делать и кто это должен делать.
Манифест 17 октября не был конституцией; это была