Николай II

Проект новогоднего приказа по армии генерал Гурко сочинил в сугубо патриотическом духе, но Николай слушал его невнимательно, словно погруженный в мечтания, которые к тому времени уже не имеют ничего общего с действительностью: «Время для мира еще не настало. Россия еще не выполнила возложенную на нее задачу. Занятие Константинополя и морского пути через него, восстановление свободы Польши еще не свершилось… Однако мы остаемся неколебимыми в своей уверенности в победе. Бог благословил наше оружие. Оно будет покрыто славой и обеспечит нам мир, достойный наших геройских подвигов. Моя славная армия, это будет мир, за который будущие поколения вознесут тебе вечную благодарность!».

Французский посол Палеолог сообщает, что гости на новогоднем приеме были шокированы видом царя и распространили слух, что царица пичкает его наркотиками; он также вспоминает посещение Царского Села:

«Николай был любезен, дружелюбен и прост, как всегда, и даже создавал некую непринужденную атмосферу, но бледное, вытянувшееся лицо выдавало его внутреннее состояние. Он давал мне личную аудиенцию, и я был потрясен. Его долгие паузы, мрачный взгляд, полное отсутствие живости и координации утвердили меня во мнении, что Николай настолько раздавлен событиями, что потерял веру в свое предназначение; в душе он уже отрекся и сдался катастрофе».

В дневнике Николай не позволяет ничему проявиться. Лаконично, как в протоколе: «Принял Гурко, беседа с Алексеевым, сегодня очень холодно…».

Приезд для доклада председателя Государственной думы Родзянко 7 (20) января 1917 года описан в его дневнике более подробно:

«Из моего второго доклада вы, Ваше Величество, могли усмотреть, что я считаю положение в государстве более опасным и критическим, чем когда-либо.

Настроение во всей стране такое, что можно ожидать самых серьезных потрясений. Партий уже нет, и вся Россия в один голос требует перемены правительства и назначения ответственного премьера, облеченного доверием народа. Надо при взаимном доверии с палатами и общественными учреждениями наладить работу для победы над врагом и для устройства тыла. К нашему позору, в дни войны у нас во всем разруха…».

Переходя к вопросу фронта, я напомнил, что еще в пятнадцатом году умолял государя не брать на себя командование армией и что сейчас, после новых неудач на румынском фронте, всю ответственность возлагают на государя. «Не заставляйте, Ваше Величество, — сказал я, — чтобы народ выбирал между вами и благом Родины. До сих пор понятия царь и Родина были неразрывны, а в последнее время их начинают разделять…»

Государь сжал обеими руками голову, потом сказал: «Неужели я двадцать два года старался, чтобы все было лучше, и двадцать два года ошибался?».

В дневник в тот вечер царь ничего не записывает об этом примечательном моменте, когда его откровенно ткнули носом в реальное положение и его собственные ошибки: «Беляев делал первый доклад после назначения военным министром. Затем принял Родзянко».

Насколько встревожены были определенные круги власти и населения, которые в эти дни еще не потеряли чувства ответственности и верности трону, показывают появляющиеся в первые недели 1917 года инициативы, направленные на предотвращение приближающегося хаоса. На попытки спасения и добрые советы Николай не реагирует.

Среди родственников царя, которые давно уже напрасно уговаривают его воспрепятствовать влиянию жены в правительственных назначениях, идут споры, составляются планы. Тех великих князей, которые пользуются доверием и симпатией Николая, посылают к нему, чтобы раскрыть царю глаза на создавшееся положение и подтолкнуть к созданию нового правительства с широкими полномочиями (что, как считала царица, ограничило бы ее самодержавную власть). Указаний на вред, причиненный единолично назначенными Александрой (с подачи Распутина) в его отсутствие бездарными министрами[90], царь слушать не хотел, не верил им и требовал доказательств. Не раз Николай напоминал критикам, что наиболее ненавистного им министра внутренних дел Протопопова он взял из среды думских депутатов, чтобы укрепить их доверие.