Николай II

Моральное одобрение, действительно, часто бывает не менее важно, чем юридическое «оформление» тех или иных решений. Это, вероятно, и имел в виду А. С. Тагер. Николай II до конца жизни относился к евреям с подозрением. Через год после отречения от престола, в марте 1918 года, ознакомившись с книгой С. А. Нилуса об Антихристе, куда были включены «Протоколы сионских мудрецов», он отметил в дневнике: «весьма своевременное чтение». Очевидно, революцию 1917 года он считал не в последнюю очередь результатом действия «жидо-масонских сил». С убеждениями не поспоришь! А ведь он был не только царем православным, но и «Белым царем», то есть благодетелем и милостивцем для всех своих подданных. Несомненно, Николай II искренне желал играть роль такого «милостивца», но, увы, это удавалось ему далеко не всегда.

По большому счету, проблема заключалась не только в евреях, которых в империи проживало около шести миллионов. Многое зависело от того, как «инородцы» в большинстве своем относятся к русской короне, насколько они считают русского царя «своим» господином. Это беспокоило многих современников последнего самодержца. Считая свое время переходным, являющимся «в истории исходным или для обновления России, или для ее распадения и гибели», граф И. И. Толстой в своих мемуарах отмечал: по переписи 1897 года в империи было приблизительно 128 миллионов жителей. Прирост населения составлял 1,8 процента ежегодно, соответственно, к 1906 году на бескрайних просторах России проживало 150 миллионов. Из них 97 миллионов славян и до 53 миллионов неславянских народов (причем только 56 миллионов великороссов, 25¹/₂ миллиона малороссов, 6¹/₂ миллиона белорусов и 9 миллионов поляков). Убирая поляков из общего числа славян, получали более 58 процентов «русских» и 42 процента «инородцев». «В отношении культурности, — писал граф, — русские стоят далеко не на первом месте: культурнее их поляки, немцы, которых в России более полутора миллионов, финны Великого Княжества».

В таких условиях необходимо было проводить чрезвычайно аккуратную национальную политику, опасаясь резких заявлений и непродуманных действий. На практике все было не так. К примеру, «пренебрежение национальными и вероисповедными интересами местного населения, дикое самоуправство административной власти и массовая конфискация земель в интересах колонизации превратили Казахстан и Среднюю Азию во взрывоопасный для царизма регион, подготовив почву для андижанского восстания 1916 года». Известный отечественный ученый В. С. Дякин, которому принадлежат процитированные выше строки, полагал, что национальный вопрос в эпоху последнего царствования стал одним из важнейших дестабилизирующих факторов. К сожалению, необходимо признать безусловную верность данного заявления, согласившись и с тем, что «при определенной степени зрелости этносов, включенных в состав многонациональных империй, удержание их в одном государстве становится возможным только при помощи силы. Поэтому как только империя демонстрирует отсутствие такой силы, она разваливается».

В 1913 году казалось, что у империи сила есть, что она сможет решить свои проблемы и выйти на исторический простор обновленной и сильной. Экономические данные, свидетельствующие о состоянии России, вселяли оптимизм. Укреплялась уверенность в том, что окончательное решение земельного вопроса не за горами. А раз так, то коренное великорусское население, несомненно, будет самой крепкой опорой самодержавной власти. Насколько верны оказывались подобные ожидания? Попытаемся ответить.

Земледельцы составляли большинство подданных русского монарха. И. И. Толстой полагал, что не ошибется, утверждая, что из общего числа 88 миллионов «русских всех трех наречий» не менее 70–75 миллионов — хлебопашцы. Таким образом, по его мнению, кардинальным вопросом русской жизни являлся аграрный, «в широком смысле». Нельзя сказать, что вопрос этот не решался — после Первой российской революции крестьянская жизнь постепенно изменялась к лучшему. Согласно данным 1912–1916 годов, площадь Европейской России (не считая Польши и Финляндии) была около 410 миллионов десятин, из которых 130 миллионов составляли пахотные земли, 80 миллионов — луга, 130 миллионов — леса и 70 миллионов — земли, неудобные для занятия сельским хозяйством. Более 50 процентов леса и большое количество неудобных земель принадлежало казне (около 110 миллионов десятин). 35 миллионов десятин числились как земли уделов, а также городские, церковные, банковские, войсковые. Свыше 75 процентов пахоты и лугов находились в руках крестьян — это более 180 миллионов десятин. Частные владельцы распоряжались 55 миллионами десятин, половину которых составляли леса. Ежегодно более миллиона десятин переходили в руки крестьян при посредстве Крестьянского банка.