Николай II

Так Кровавое воскресенье стало исторической вехой, разделившей царствование Николая II на две части. Заявления о том, что «эта кровь навсегда отдалила царя от народа», в январские дни звучали повсюду. Французский социалист Ж. Жорес откликнулся на события статьей под названием «Смерть царизма», в которой писал, что «нанося удары рабочим, царизм смертельно ранил самого себя». Для Жореса Николай II — несомненный убийца. Если ранее, полагал он, многие люди верили, что царь — первый пленник абсолютизма, что бюрократия помимо него угнетала народ, «что он не был целиком ответственен… за эту бессмысленную гибельную войну, невольно вызванную его слабоумием», то «отныне царь и царизм будут отвержены всеми нациями». И хотя Франция (равно как и другие европейские страны) не порвала своих отношений с Россией, общественное мнение на Западе было явно не в пользу русского самодержца.

Свой ответ на происходившие в России события дал и американский писатель Марк Твен, в 1905 году опубликовавший памфлет «Монолог царя», в котором, по существу, доказывал моральную допустимость цареубийства. Памфлет начинается эпиграфом, взятым из лондонской «Times»: «Утром, после ванны, до того как начать одеваться, царь имеет привычку проводить час в одиночестве, посвящая его раздумьям». Далее М. Твен описывает русского монарха, «размышляющего» о том, что он, стоящий перед зеркалом человек, представляет собой без одежды. Твеновский Николай II приходит к выводу, что в нем, самодержце, нет «ничего царственного, величественного, внушительного, ничего, что могло бы возбуждать восторг и преклонение. Неужели, — продолжает рассуждения «царь», — это мне поклоняются, передо мною падают ниц сто сорок миллионов русских? Разумеется, нет. Немыслимо было бы поклоняться такому пугалу. Но тогда, кому же и чему они поклоняются? В глубине души я это прекрасно знаю: они поклоняются моему платью».

Получалось, что император Всероссийский и есть его платье, а титулы — часть одежды, сними которую — и ничего не останется. Разденься — откроется убожество ничем не примечательного человека, вроде священника, парикмахера или фертика. Не останавливаясь на этой констатации, М. Твен от имени «царя» начинает размышлять о моральных мерках, прилагаемых как к самодержцу, так и к самодержавию, от имени своего героя утверждая, что в России нет закона, а есть лишь царская воля. Ведь законы должны ограничивать всех граждан в равной степени, а в России они не распространяются на венценосца и его семью. «Миллионы убийств лежат на нашей совести, — думает твеновский «царь». — А богобоязненные моралисты утверждают, что убивать нас — грех. Я и мои дядюшки — это семейство кобр, поставленное над ста сорока миллионами кроликов, мы всю жизнь терзаем их, и мучаем, и жиреем за их счет, однако же моралисты утверждают, что уничтожать нас — не обязанность, а преступление». При этом семья самодержца для закона недосягаема, народу никакой защиты от нее нет. «Отсюда вывод, — резюмирует «Николай II», — мы вне закона. А ведь в того, кто вне закона, любой человек имеет право всадить пулю! Боже мой, что стало бы с нашим семейством, не будь на свете моралиста?!»

По логике писателя выходило, что венценосец и его близкие сами готовят расправу над собой, и эта расправа рано или поздно, как карающий меч, настигнет их. М. Твен даже пытался определить, когда можно ожидать исполнения приговора истории — когда ненависть и надежда закрадутся в сердца подданных короны, в конце концов овладев сердцами солдат. «И это будет роковой день, день нашей гибели!..» — провидчески утверждает твеновский «Николай II». Писатель обращает внимание на четыре акта насилия, которые вывели политическую ситуацию в России на новый уровень, заставили нацию пробудиться «от рабской летаргии»: уничтожение царем финляндской конституции, убийство генерал-губернатора Финляндии Н. И. Бобрикова, смерть министра В. К. Плеве и массовый расстрел невинных людей, учиненный «несколько дней назад» (то есть 9 января 1905 года). Конечно, западный писатель, придерживавшийся либеральных взглядов, выражался исключительно резко, не желая делать никаких «политических скидок» ни для царя, ни для монархической государственности, многое понимая упрощенно. Но необходимо признать, что М. Твен не ошибся в прогнозе. Самодержавие отживало свой политический век.