Николай и Александра

Император, на которого произвели впечатление честность и добросовестность Родзянко, поручил тому лично произвести расследование личности и деятельности Распутина. Родзянко тотчас затребовал свидетельства, собранные Святейшим Синодом и переданные Столыпину, который на их основании и составил первый доклад.

На следующий день в Думу приехал товарищ обер-прокурора Даманский и заявил, что имеет поручение получить обратно все дело о Распутине. «Я выразил удивление такому требованию, – вспоминает Родзянко, – и сказал, что раз состоялось высочайшее повеление по данному делу, то оно может быть отменено только таким же путем – высочайшим повелением или словесно переданным через генерал-адъютанта или статс-секретаря, или письменным повелением. Тогда Даманский, несколько волнуясь, путаясь и понизив голос, стал мне объяснять, что… это требует одно очень высокопоставленное лицо.

– Кто же это, Саблер? – спросил я.

– Нет, повыше, – махнув рукой, ответил Даманский.

– Да кто же? – сказал я, делая удивленное лицо.

Помявшись немного, Даманский отвечал:

– Императрица Александра Федоровна.

– В таком случае передайте Ее Величеству, что она такая же подданная своего августейшего супруга, как и я, и что мы оба обязаны в точности исполнять его повеления. А поэтому я ее желания исполнить не могу».

Оставив бумаги у себя, Родзянко составил-таки доклад, но, когда он испросил у царя новую аудиенцию, чтобы представить доклад, ему было отказано. Тем не менее председатель Думы отправил доклад царю. Император читал его в Ливадии, где в то время находился Сазонов, министр иностранных дел. Впоследствии Сазонов беседовал с великим герцогом Гессенским Эрнстом, братом государыни, который гостил в Крыму. Покачав головой, великий герцог произнес: «Император святой и ангельской души человек, но он не умеет справиться с женой».

Через два года после назначения его на пост премьер-министра Коковцов был смещен. И снова в том повинен был Распутин. Назначая Коковцова министром финансов, царь заявил: «Помните, Владимир Николаевич, что двери этого кабинета всегда открыты для вас по первому вашему желанию». Когда Коковцов передал царю текст выступления перед Думой о бюджете на 1907 год, изучив его, император вернул текст, на котором было начертано: «Дай Бог, чтобы новая Государственная дума спокойно вникла во все это прекрасное изложение и оценила, какое улучшение достигнуто нами в такой короткий срок после всех ниспосланных нам испытаний». Императрица поначалу тоже была расположена к Коковцову. После назначения его на пост министра финансов она сказала: «Я хотела вас видеть только для того, чтобы сказать вам, что государь и я, мы просим вас всегда быть с нами совершенно откровенным и говорить нам правду, не опасаясь, что она иногда нам будет неприятна. Поверьте, что даже если это минутно неприятно, то потом мы же будем благодарны вам за это».

Однако расположения Александры Федоровны и ее желания услышать правду как не бывало после того, как газеты стали нападать на Распутина. Коковцов понял, что произошло, и даже посочувствовал императрице.

«Я… видел очевидные знаки внимания со стороны самой императрицы, когда, несомненно с ее ведома, я был назначен председателем Совета министров, а затем началась в самой острой форме кампания в Думе и в печати против Распутина…» Вместо того, чтобы приказать именем государя, Коковцов развивает теорию о том, что «…нельзя получить в руки способов укрощения печати. Но все резко изменилось разом после посещения меня Распутиным и доклада моего о нем государю. С этого дня следует считать мое удаление неизбежным, [хотя] государь оставался еще целых два года внешне прежним, милостивым ко мне, – вспоминал Коковцов. – Императрица была глубоко оскорблена тем шумом, который подняла Дума и печать кругом Распутина и его кажущейся близости ко двору… На ее верование в то, что каждому дано право искать помощи от Бога там, где он может ее найти, на ее искание утешения в величайшем горе – неизлечимой болезни их наследника, их единственного сына и продолжателя династии, на их надежду найти исцеление в чуде, доступном только Богу, совершено, по ее понятию, самое грубое нападение, и святость их домашнего очага сделалась предметом пересуд печати и думской трибуны… Виноват более всех, конечно, председатель Совета министров… Такой председатель не может более оставаться на месте; он более не царский слуга, а слуга всех, кому только угодно выдумывать небылицы на царскую власть и вмешиваться в домашнюю жизнь царской семьи».

В отличие от императрицы, царь сохранил доброе отношение к премьеру. Тем не менее 29 января (11 февраля) 1914 года фельдъегерь вручил Коковцову небольшой конверт. В нем находился следующий рескрипт: