Николай Гумилев: жизнь расстрелянного поэта

— Я написал стихотворение и назвал его «Отказ»:
Царица иль, может быть, только печальный ребенок,
Она наклонялась над сонно вздыхающим морем,
И стан ее, стройный и гибкий, казался так тонок,
Он тайно стремился навстречу серебряным зорям.

Сбегающий сумрак. Какая-то крикнула птица,
И вот перед ней замелькали на влаге дельфины.
Чтоб плыть к бирюзовым владеньям влюбленного принца,
Они предлагали свои глянцевитые спины.

(1907)

Анна Андреевна слушала молча. Быть может, она думала о том, что лето ушло, а впереди — зима. На морском берегу стало совсем пустынно и одиноко. Наверное, в прошлое возврата быть не может. И сам Николай остался в прошлом: в давнем Царском Селе и около того, заледеневшего моря. Зябко поежившись, она вынесла холодный, как октябрьская морская вода, приговор: «Я не стану вашей женой!»…

Гумилёва как будто окатило ледяной волной с головы до пят и унесло в открытое море разлуки…

В Царском Селе медицинская комиссия была к нему также безжалостна. После тщательного обследования 30 октября ему выдали свидетельство, в котором значилось: «Сын статского советника Николай Степанович Гумилёв явился к исполнению воинской повинности при призыве 1907 года и, по вынутому им № 65 жребья, подлежал поступлению на службу в войска, но, по освидетельствованию, признан совершенно неспособным к военной службе, а потому освобожден навсегда от службы. Выдано Царскосельским уездным по воинской повинности Присутствием».

Отвергнутый любимой женщиной, записанный в белобилетники, Гумилёв возвратился в Париж в подавленном настроении. Покидая Киев, он оставил в редакции журнала «В мире искусства» стихотворение «Ужас». Его опубликовали в ноябрьском номере. Ужас царил и в душе Гумилёва. Он судорожно соображал, как уйти от жестоких ударов судьбы. Чувства, переданные в «Ужасе» (1907), им прочно овладели:

В угрюмом сне застыли веши.
Был странен серый полумрак,
И, точно маятник зловещий,
Звучал мой одинокий шаг.
………………………………………….
Я подошел, и вот мгновенный,
Как зверь, в меня вцепился страх:
Я встретил голову гиены
На стройных девичьих плечах.

На острой морде кровь налипла,
Глаза зияли пустотой,
И мерзко крался шепот хриплый:
«Ты сам пришел сюда, ты мой!»…

Гумилёв снова скитается по отдаленным кварталам Парижа. Однажды забрел в Булонский лес. Это было любимое место гуляний парижан. В великолепных конных экипажах, на автомобилях сюда днем приезжали аристократы и состоятельные буржуа. По аллеям парка бродили влюбленные пары, свободные художники и поэты. В вечерние часы лес пустел. В одно из таких одиноких блужданий Николай Степанович попытался в очередной раз свести счеты с жизнью. Он рассказал об этом Алексею Толстому, сидя с ним в парижском кафе под каштанами, разговаривая о стихах, будущей славе, исчезнувшей Атлантиде и строя утопические планы по доставанию парусного корабля, чтобы отправиться на нем в плавание под черным флагом. По словам Гумилёва, он уже год носил с собой цианистый калий величиной с половину сахарного куска.

Именно в Булонском лесу он положил на язык яд, лег на траву и, глядя на причудливые белые облака, ждал смерти. Были слабость и тошнота.

Это последняя известная попытка Гумилёва покончить с жизнью. Он понял, что Всевышний не желает его смерти.

Он посещал выставки, ходил во Второй русский клуб художников, увлекся чтением французских хроник и рыцарских романов, пока не решил заняться прозой.

Брюсову он сообщил 30 ноября 1907 года: «…по приезде в Париж принялся упорно работать над прозой. Право, для меня она то же, что для Канта метафизика. Но теперь я наконец написал три новеллы и посвященье к ним, все неразрывно связано между собою. Наверное, завтра я пошлю их Вам заказным письмом. Нечего и говорить, что я был бы в восторге, если бы Вы согласились печатать их в „Весах“, но, по правде сказать, я едва надеюсь на такую честь… Но если эти новеллы покажутся Вам вообще плохими или подражательными, то, может быть, Вы с Вашей обычной добротой не откажетесь откровенно сказать мне это, и я предам <их> забвению, как некогда „Шута короля Батиньоля“. Я знаю, что мне надо еще много учиться, но я боюсь, что не сумею сам найти границу, где кончаются опыты и начинается творчество. И теперь моя высшая литературная гордость — это быть Вашим послушным учеником как в стихах, так и в прозе».