Николай Гоголь

«Маленький человечек, – отмечал священник Петр Соловьев, – с длинным носом, с черными жиденькими усами, с длинными волосами, причесанными a la художник, сутуловатый и постоянно смотревший вниз».[518] Познакомившись со священником по пути между Неаполем и Мальтой, Гоголь показал ему небольшую иконку Святителя Николая Мир Ликийских Чудотворца, которую он вез в своем багаже и которая неизменно находилась с ним. Она представляла собой копию в миниатюре со старинного образа епископа, хранящегося в Бари. Святитель Николай, – сказал Гоголь, – сопутствует ему в путешествиях и одновременно является общим покровителем всех путешественников на земле и на море. Отец Петр выразил некоторое сомнение в верности копии этой иконы, потому что не видел до этого ее оригинала. Однако Гоголь полностью доверился чудотворной силе этого святого изображения, тем более что перед судном вскоре показались очертания Бейрута.

В Бейруте генеральным консулом России был не кто иной, как его одноклассник по Нежинской гимназии Константин Базили. Искусный дипломат, большой знаток Ближнего Востока, автор ряда исследовательских трудов по Турции и Греции, он оставался до конца преданным друзьям своей молодости. Он с радостью встретил того, кого его товарищи прозвали когда-то между собой «таинственный карла» и, оказав ему гостеприимство, предложил устроиться у себя. В течение нескольких дней Гоголь отдыхал от усталости и дороги, расположившись в консульстве. Затем он вновь продолжил свое путешествие в сопровождении Базили, который вызвался быть ему гидом в пути через пустыни Сирии по направлению к Иерусалиму. Этот путь, медленный и однообразный, усыплял его сознание. Его энтузиазм время от времени становился все более притупленным.

«Что могут доставить тебе мои сонные впечатления? Видел я, как во сне, эту землю, – писал он В. А. Жуковскому. – Подымаясь с ночлега до восхождения солнца, садились мы на мулов и лошадей, в сопровождении и пеших и конных провожатых; гусем шел длинный поезд через малую пустыню по морскому берегу или дну моря, так что с одной стороны море обмывало плоскими волнами лошадиные копыта, а с другой стороны тянулись пески или беловатые плиты начинавшихся возвышений, изредка поросшие приземистым кустарником; в полдень – колодезь, выложенное плитами водохранилище, осененное двумя-тремя оливами или сикоморами. Здесь привал на полчаса, и снова в путь, пока не покажется на вечернем горизонте, уже не синем, но медном от заходящего солнца, пять-шесть пальм и вместе с ними прорезающийся сквозь радужную мглу городок, картинный издали и бедный вблизи, какой-нибудь Сидон или Тир. И этакий путь до самого Иерусалима».[519]

Благодаря К. Базили, который в глазах арабов представлял власть «великого падишаха» России и в этой связи был вынужден играть роль полномочного вельможи, путешествие проходило относительно нормально. Но даже в лучших домах в диванах водятся клопы. Вокруг вились сотни москитов. Песчаный ветер иссушал гортань, забивал глаза. Гоголь пребывал не в лучшем настроении, и Базили просил его не выказывать ему прилюдно своего раздражения. Они миновали выжженный солнцем Сидон, сонный Тир, который укрылся за своими средневековыми стенами, Святого Жан Дакра на людных базарах, десятки безымянных мертвых деревень. Их след растянулся по берегу моря. Повсюду простиралась безжизненная земля, камни, ослепительный свет и островки моха. Приближался Иерусалим. Гоголь ехал верхом на мулах и мысленно готовился к откровению. С высоты холма в прозрачной дымке появилась белесая раздробленная панорама святого города. Путешественники проехали через ворота Яффы и остановились в доме православного патриарха.